Официантка принесла кофе, и Ллинос сделал жадный глоток, после которого вокруг рта у него остался кружок пены.
Мы посидели некоторое время молча, так шерочка с машерочкой, наслаждаясь блистающим покоем дня. Ллиносу не надо было торопиться снова на работу, да и я мог позволить себе расслабиться. Повседневную работу вела Амба, и ей это давалось куда как лучше, чем мне. Пройдет время, и она все возьмет на себя. Я уголком глаза взглянул на Ллиноса и почувствовал к нему прилив теплоты. Мы вместе проделали длинный путь, но в конце концов крепко подружились. Сослан, пробираясь между столиками у кафе, приветливо помахал рукой, и я улыбнулся. Нынче он человек занятой, правит своей сетью бистро и окучивает чиновников Евросоюза на предмет грантов. Мы с ним редко виделись. У нас еще слишком много дел.
Оттуда, где я сидел, был виден выцветший портрет Мивануи Монтес, легендарной Валлийской Песнопевицы, – афиша до сих пор не отклеилась от стенки Оркестровой Эстрады. Что навеяло мне мысли о причудливом пятне на новом асфальте возле Гавани и об отце Ренальдо, который приехал на него посмотреть.
* * *
Ллинос снова прервал мои размышления:
– Те еще были два годочка, правда?
Я улыбнулся:
– Да уж, ничего не скажешь.
– Думаешь, Мозгли планировал продать права на экранизацию?
Я покачал головой:
– Думаю, ему просто повезло. Права на серию статей в газетах всегда были частью плана. Но не Голливуд.
Ллинос вытер молочную бородку тыльной стороной руки.
– Я слышал, один из дельцов в Кардиффе купил подлинное сочинение. За полмиллиона фунтов.
– Уйма денег за домашнюю работу школяра.
– Хреново сумасшествие. То есть откуда ж известно, что это подлинник?
Я про себя улыбнулся. Ллинос не был неправ, но, как ни странно, после всех ложных следов и липовых открытий я подозревал, что всплыло настоящее сочинение. Собственно, я бы побился об заклад, что это так.
– Думаю, в этот раз оно может быть настоящим.
Он скептически посмотрел на меня:
– Ты считаешь?
– Есть у меня такое шальное чувство.
Он фыркнул:
– Липовые сочинения Мозгли выскакивали неведомо откуда много месяцев. Теперь что-то иначе?
Я залез в брючный карман и протянул ему письмо, которое пришло мне в прошлом месяце из Аргентины. Его прислала Мивануи, а внутри была ее фотография, сделанная после концерта в «Эстадеделла Кайриог».
Полицейский осмотрел ее:
– Мозгли отлично выглядит.
– Да. Вот что значит – флоридское солнышко. Он туда ездил, чтобы один из шикарных хирургов Майами починил ему ногу.
– А это кто, в большой шляпе?
– Мамаша Мозгли. Ягодка опять, правда?
Он уронил фото на колени и посмотрел на меня:
– Не понимаю, что это доказывает.
– Глянь на Мивануи.
Он еще посверлил глазами фотографию и снова уставился на меня:
– И что с ней?
– Заметил какие-нибудь перемены?
– Выглядит как всегда.
Я хохотнул, Ллинос раскипятился:
– К чему ты клонишь?
Я показал на плакат Мивануи, приклеенный к стене Оркестровой Эстрады. Хотя он был старый и выцвел, узнать певицу еще можно. И там имелась деталь, которой недоставало на фотографии в письме. Но чтобы это углядеть, требовался острый глаз.
– Помнишь, Мозгли сказал, где он спрятал сочинение? – подсказал я.
– На видном месте, под носом, – фыркнул он и поглядел на меня: мол, согласись, дурацкая идея; но увидел только широченную улыбку. Его лоб стал собираться в складки, а я скалился все шире, шире, пока он смотрел на фотографию и на афишу, – и наконец в голове у него щелкпуло с таким грохотом, что чайка рядом забила крыльями. Он закричал: – Боже мой! – И снова, обалдело взъерошив себе волосы: – Боже мой!
Он поднял на меня сияющий взор, и я ободряюще кивнул ему.
– Родинка! – воскликнул он. – Ее нет! Родинка Мивануи пропала!
Он воззрился на меня с открытым ртом, слюна потекла у него по подбородку, а я, затаив дыхание, глядел, как лязгают шарики-ролики и правда постепенно является на свет.
– Да чтоб меня! – На его лице было сплошное и чистое удивление. – Он заделал это, мать-его, сочинение в микроточку!
Я засмеялся:
– Вот нахальный сопляк!
– А мы-то все это время проверяли видные места – смотровые площадки и парковые скамейки!
