Мивануи ввинтилась между моей рукой и моим телом, чтобы укрыться от ветра, и показала в сторону дюн Инисласа:
– Там живет мама Эванса-Башмака. Я подумала – может, заедем поздороваться?
Я взглянул на нее с легким ощущением, что мной тонко проманипулировали.
– В смысле, если ты не против.
Мы припарковались, доехав до середины главной улицы, и взобрались на высокую стену волнолома, аккуратно отделявшую городок от пляжа и лишавшую придорожные пансионы всяких видов на морскую перспективу. На пляже лагерем трехсторонних тентов из шезлонговой ткани расположились английские отпускники, но золотые пески столь привольно раскинулись вдаль и вширь, что наслаждаться иллюзией одиночества было нетрудно. Этот пляж просто создан для ведерок и совочков и для того, чтобы сынки закапывали папочек.
Участок земли между Бортом и Инисласом занимало поле для гольфа, и мы кротко прогуливались между буераками поля и гладью океана. Ярдов за пятьдесят впереди пробиралась по колено в траве одинокая фигура. Драная шинель и отрешенный вид выказывали в нем одного из ветеранов Патагонской войны 1961 года. Мы остановились и стали следить за его медленным лунатическим перемещением. Патагония – валлийский Вьетнам. Даже четверть века спустя шрамы на коллективном сердце еще не затянулись. Неприветливая полоса земли на краешке Южной Америки, мир опаляющей красоты и обжигающей стужи; трудно отыскать его в атласе, и тем лишь он известен, что в XIX веке туда отправились переселенцы из Уэльса. Начало повести было злополучным, конец – трагическим: семьдесят лет спустя против них восстали индейцы, то была война за независимость, ожесточившая целое поколение и оставившая в наследство ветеранов-«патагонцев» – воинов призрачной армии, которые скитались по закоулкам Западного Уэльса. Каждый нес в своем сердце повесть о военной авантюре – повесть, которую никто не хотел слушать.
Он искал потерянные мячи для гольфа, продав которые мог заработать себе на ужин. Вдруг раздался крик, треск – и старый солдат, крутнувшись на месте, повалился наземь, скошенный мячиком. Мы побежали к нему, а со стороны лунок, куда как неспешно, двинулись виновники происшествия.
Когда мы подошли, ветеран сидел, потирая голову.
– Вы в порядке? – проговорила Мивануи, кладя руку ему на плечо.
– Конечно-конечно, – отвечал солдат отстраненно. – Не впервой в меня попадает шальной шар для гольфа.
Он говорил, а мы глядели, как приближаются игроки. Их было пятеро, но мы видели только четверых, ибо пятый пребывал внутри портшеза, венец Друидов на лобовой части которого показывал, что его владелец – Лавспун. Первым, кувыркаясь как цирковой акробат, к нам подкатился Пикель. За ним подошел Валентин в свободных брюках из шотландки, трехцветных башмаках и вязаном жилете в ромбик поверх рубашки в цветочек. Он тянул за собой скрипучую тележку с клюшками. В хвосте группы, у портшеза плелся школьный учитель физкультуры, Ирод Дженкинс.
– Я думаю, он может быть контужен, – сказал я, поднимая голову.
– Идиот вонютфий! – выругался Валентин. – Я его фейтфяф так контуву. Фкавыте ему, фтобы он хватал ваднитфу в горфть и уматывал – он мефает играть.
– Ему нужно немного отдохнуть.
– Пуфть отдыхает где подальфе.
– Вы должны перед ним извиниться, – заговорила Мивануи. – Вы его чуть не убили.
– Заткнись, шлюшка! – сказал Пикель.
– А ты меня попробуй заткни, параша коротконогая!
– О'кей! О'кей! – закричал я, пытаясь перехватить контроль над ситуацией. – Этот человек ранен…
– Так не надо было кидаться под мячики, не так ли?
– А… – так он, оказывается, кинулся!
– Равумеетфя, кинулфя, вы фто, не видели? Он подфтавилфя, фтобы полутфить фтраховку или фто-нибудь в этом роде.
– Он разве похож на человека, у которого есть страховка?
– Не фмотрите, фто он такой, внаю я этих пройдох…
Раздался резкий щелчок, и мы все посмотрели на портшез. Между занавесей показалась рука – ни дать ни взять длань монарха из рода Бурбонов. Рука нетерпеливо махнула – Валентин бегом бросился к портшезу и просунул голову за занавески. Воцарилась гнетущая тишина; изредка ее нарушал только ИродДженкинс – он похрустывал пальцами. Я поймал себя на том, что не в силах отвести от него взгляд. Даже спустя двадцать лет вид человека, пославшего Марти в гибельный кросс, повергал мою душу в дрожь ужаса.
