— И свобода пищевода, — делая вид, будто он поглаживает сытое брюшко, в рифму добавил Русанов.
Все рассмеялись. И остальные звонкие фразы «Манифеста», добросовестно дочитанные Родзевичем до конца, теперь принимались уже под общий смех. Расходились в самом веселом настроении. Острили на все лады по поводу «бессмысленных мечтаний», презрительно отринутых императором и все-таки лелеемых господами «конституционалистами».
А потом получилось как-то так, что кружок не собирался почти целый месяц. Новая встреча состоялась еще дальше от города, чем обычно, и в стороне от реки. Отыскали небольшую поляну среди молодых берез, развели костер — грибы собирали! — и, как всегда, стали поджидать Родзевича. Он явился возбужденным необыкновенно, швырнул с размаху в траву свою мягкую фетровую шляпу.
— Мне привезли из Москвы, знаете, что мне привезли из Москвы? — Родзевич сделал продолжительную паузу, вытаскивая из-под рубашки три толстые тетради в желтоватой обложке с синими машинописными буквами, которыми, заняв почти весь лист, был обозначен заголовок: «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» — Вот что мне привезли!
Он стоял, удовлетворенно потрясая тетрадями. И все сразу потянулись к нему. Давно уже доходили слухи об этой интересной работе некоего анонимного автора. Знали еще — это смертельный удар по народничеству, но с подробной аргументацией автора знакомы все-таки не были. И вот теперь можно прочесть в полном виде.
— Дай сюда! — сказал Иосиф нетерпеливо.
Родзевич держал тетради высоко над головой.
— Читал — не заметил, как ночь пролетела. И убедился: теперь народничеству действительно конец. Оно убито, разгромлено в основе своей, в самой идее. Какой пафос, какая сила доказательств! После «Наших разногласий», написанных Плехановым, это… Товарищи, я не знаю, с чем сравнить это!
— Плеханова можно сравнивать только с Плехановым, — обиженно проговорил Иосиф. Он не мог снести, чтобы его кумир был так просто отодвинут.
Лицо Родзевича вдруг сделалось очень строгим.
— Не знаю, может быть, я сказал что-то и несправедливое, — ответил он, — но, когда я читаю Плеханова, я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз. А этот волжанин или петербуржец… Он не учит меня, он думает вслух со мной вместе.
— Работа анонимная. Может быть, и она написана Плехановым, — еще упрямясь, предположил Иосиф.
— Нет. — Родзевич отдал тетради Дубровинскому. — Читай! И ты сам убедишься.
Наступило молчание. Ветер тихо раскачивал молодые березки, пригибал к земле мягкие стебли лесного пырея, убегал куда-то совсем в чащу, а потом, словно бы сделав поодаль большой круг, опять накатывался с прежнего направления — теплый, манящий. Иногда пробивался к поляне терпкий грибной запах, смешанный с дымом костра. В березниках было полно груздей.
— Ты прочитай прежде всего самые заключительные строчки, — сказал Родзевич.
Иосиф принялся читать размеренно, неторопливо, как бы на вес и на объем проверяя каждое слово:
— «…На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу, — тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы кПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».
— Удивительно! Всего полстранички, а по существу целая программа, — тихо сказал Русанов.
— Почитай еще, — попросила Лидия.
Иосиф раскрыл тетрадь наугад.
— «…У господина Кривенко есть некоторые очень хорошие качества, — сравнительно с господином Михайловским. Например, откровенность и прямолинейность, — с прежней размеренностью читал Дубровинский. — Где господин Михайловский исписал бы целые страницы гладкими и бойкими фразами, увиваясь около предмета и не касаясь его самого, там деловитый и практичный господин Кривенко рубит с плеча и без зазрения совести выкладывает перед читателем все абсурды своих воззрений целиком…»
