Опускаю взгляд.
— Я этого не писала.
— И все же представили издателю как собственное творение, верно?
— Да, но…
— Передали всю рукопись целиком лично в руки своему издателю, мистеру… — он сверяется с записями, сдвинув к самому кончику носа очки в тонкой оправе, — Фрэнку Бадосе, правильно?
— Но…
— Что «но», миссис Ферн?
Кэтрин (буду называть ее Кэтрин, пока не вспомню настоящего имени) уже снова на ногах, она широко разводит руки, выражая недовольство:
— Ваша честь, моя подзащитная пытается ответить на вопрос. Если бы мистер Аккерман не…
— Да, согласен. Мистер Аккерман, дайте подсудимой ответить.
— Приношу свои извинения. Пожалуйста, миссис Ферн, прошу вас.
Я глубоко вдыхаю.
— Да, я лично передала рукопись своему издателю.
— Спасибо. Вы согласны с тем, что последняя глава равносильна признанию? Признанию в убийстве. Совершенном вами.
Кэтрин снова вскакивает:
— Ваша честь!
Тут жарко. Я оглядываю зал, чтобы понять, есть ли в нем вообще вентиляция, и вижу на галерке море лиц. Там-то меня уже осудили. С точки зрения галерки моя виновность не подлежит сомнению, а сама я для них все равно что смертный грех. В ответ я испепеляю их взглядом: пусть наслаждаются хорошим зрелищем. Вот так. Надо же что-нибудь им скормить. А потом я замечаю ее, и сердце в груди замирает. Беатрис сидит на галерее и смотрит прямо на меня.
Без намека на улыбку она в своей излюбленной манере выгибает бровь, словно говоря: «Забавно тебя здесь видеть!» Меня пытаются разыграть. Ее не может быть здесь. Это невозможно. Беатрис мертва, и кому об этом знать, как не мне, убившей ее своими руками. Я крепко зажмуриваюсь и считаю до десяти, делая по вдоху на каждый счет.
— Миссис Ферн имеет доступ к неограниченным средствам, ваша честь, благодаря которым легко сможет исчезнуть.
Глаза распахиваются сами собой. Как, по его мнению, я могу исчезнуть? Перед входом уже толкаются, чтобы пробиться вперед, фотографы. Неужели прокурор всерьез верит, что мне удастся сбежать от этой брехливой стаи папарацци? Я поднимаю руку, чтобы сделать заявление, хочу сказать судье, что… но Кэтрин уже сообщает, что денег у меня нет. Отлично! Теперь всему миру известно, как плохи мои дела. Я уже вижу заголовки вроде «Блеск и нищета Эммы Ферн».
— Залог установлен в сумме двухсот тысяч долларов.
Стук молотка громко разносится по залу, заставляя меня подпрыгнуть. Слишком уж тут шумно, голова кругом идет. Я смотрю туда, где сидела Беатрис, но теперь там другая женщина. Я быстро выхожу из-за свидетельской кафедры, но кто-то в форме хватает меня повыше локтя:
— Подождите, пожалуйста. Постойте!
Я с мольбой устремляю взгляд на Кэтрин, которая собирает свои вещи со стола, складывая всякие юридические бумажки в элегантный атташе-кейс. Она даже не смотрит на меня и ведет себя так, будто ее работа закончена и говорить тут больше не о чем. Я иду к ней, а женщина в форме так и держит меня за плечо. Охваченная отчаянием, я свободной рукой цепляюсь за рукав адвоката.
— Но у меня нет таких денег, — тревожно говорю я ей.
Она поднимает взгляд и, кажется, почти удивлена тем, что видит меня.
— Тогда вам придется отправиться в тюрьму.
— Убийца!
Я оборачиваюсь посмотреть, кто это крикнул. Пытаясь не дать Кэтрин уйти, я оказалась почти у выхода из зала суда, и тут двери отворяются, и я предстаю во всей красе перед журналистами и фотографами, которые беспардонно отталкивают друг друга. Тут и другие люди, они кричат. Кто-то плюет в мою сторону.
Они меня ненавидят. Ведь я их подвела. Они так меня любили, а теперь думают, будто я совершила это чудовищное преступление. Если бы они только знали! Да, я убийца. Душегуб. Я именно такая, какой меня считают, и даже хуже, но не имею отношения к преступлению, в котором меня обвинят сейчас.
Я не убивала своего мужа.
Я говорю толпе:
— Я не убивала мужа! — Но никто меня не слушает, поэтому я кричу, кричу во все горло, чтобы перекрыть их вопли «Убийца!»: — Я не убивала своего мужа!
Кто-то тащит меня назад.
— У-бий-ца! — скандирует толпа.
— У-бий-ца!
— У-бей е-е!
