- Если б я был судьей, - серьезно сказал Антон Павлович, - я бы оправдал Дениса...
- На каком основании?
- Я сказал бы ему: "Ты, Денис, еще не дозрел до типа сознательного преступника, ступай - и дозрей!"
Юрист засмеялся, но тотчас же вновь стал торжественно серьезен и продолжал:
- Нет, уважаемый Антон Павлович, - вопрос, поставленный вами, может быть разрешен только в интересах общества, жизнь и собственность которого я призван охранять. Денис - дикарь, да, но он - преступник, вот истина!
- Вам нравится граммофон? - вдруг ласково спросил Антон Павлович.
- О да! Очень! Изумительное изобретение! - живо отозвался юноша.
- А я терпеть не могу граммофонов! - грустно сознался Антон Павлович.
- Почему?
- Да они же говорят и поют, ничего не чувствуя. И все у них карикатурно выходит, мертво... А фотографиею вы не занимаетесь?
Оказалось, что юрист - страстный поклонник /500/ фотографии; он тотчас же с увлечением заговорил о ней, совершенно не интересуясь граммофоном, несмотря на свое сходство с этим "изумительным изобретением", тонко и верно подмеченное Чеховым. Снова я видел, как из мундира выглянул живой и довольно забавный человечек, который пока еще чувствовал себя в жизни, как щенок на охоте.
Проводив юношу, Антон Павлович угрюмо сказал:
- Вот этакие прыщи на... сиденье правосудия - распоряжаются судьбой людей.
И, помолчав, добавил:
- Прокуроры очень любят удить рыбу. Особенно - ершей!
Он обладал искусством всюду находить и оттенять пошлость - искусством, которое доступно только человеку высоких требований к жизни, которое создается лишь горячим желанием видеть людей простыми, красивыми, гармоничными. Пошлость всегда находила в нем жестокого и острого судью.
Кто-то рассказывал при нем, что издатель популярного журнала, человек, постоянно рассуждающий о необходимости любви и милосердия к людям, совершенно неосновательно оскорбил кондуктора на железной дороге и что вообще этот человек крайне грубо обращается с людьми, зависимыми от него.
- Ну, еще бы, - сказал Антон Павлович, хмуро усмехаясь, - ведь он же аристократ, образованный... он же в семинарии учился! Отец его в лаптях ходил, а он носит лаковые ботинки...{500}
И в тоне этих слов было что-то, что сразу сделало "аристократа" ничтожным и смешным.
- Очень талантливый человек! - говорил он об одном журналисте. - Пишет всегда так благородно, гуманно... лимонадно. Жену свою ругает при людях дурой. Комната для прислуги у него сырая, и горничные постоянно наживают ревматизм...
- Вам, Антон Павлович, нравится NN?
- Да... очень. Приятный человек, - покашливая, соглашается Антон Павлович. - Все знает. Читает много. У меня три книги зачитал. Рассеянный он, сегодня /501/ скажет вам, что вы чудесный человек, а завтра кому-нибудь сообщит, что вы у мужа вашей любовницы шелковые носки украли, черные, с синими полосками...
Кто-то при нем жаловался на скуку и тяжесть "серьезных" отделов в толстых журналах.
- А вы не читайте этих статей, - убежденно посоветовал Антон Павлович. - Это же дружеская литература... литература приятелей. Ее сочиняют господа Краснов, Чернов и Белов. Один напишет статью, другой возразит, а третий примиряет противоречия первых. Похоже, как будто они в винт с болваном играют. А зачем все это нужно читателю, - никто из них себя не спрашивает.
Однажды пришла к нему какая-то полная дама, здоровая, красивая, красиво одетая, и начала говорить "под Чехова":
- Скучно жить, Антон Павлович! Все так серо: люди, небо, море, даже цветы кажутся мне серыми. И нет желаний... душа в тоске... Точно какая-то болезнь...
- Это - болезнь! - убежденно сказал Антон Павлович. - Это болезнь. По-латыни она называется morbus* pritvorialis.
______________
* болезнь (лат.).
Дама, к ее счастью, видимо, не знала по-латыни, а может быть, скрыла, что знает.
- Критики похожи на слепней, которые мешают лошади пахать землю, говорил он, усмехаясь своей умной усмешкой. - Лошадь работает, все мускулы натянуты, как струны на контрабасе, а тут на крупе садится слепень и щекочет и жужжит. Нужно встряхивать кожей и махать хвостом. О чем он жужжит? Едва ли ему понятно это. Просто - характер у него беспокойный и заявить о себе хочется - мол, тоже на земле живу! Вот видите - могу даже жужжать, обо всем могу жужжать! Я двадцать пять лет читаю критики на мои рассказы, а ни одного ценного указания не помню, ни одного доброго совета не слышал. Только однажды Скабичевский произвел на меня впечатление, он написал, что я умру в пьяном виде под забором{501}...
