— А какого черта тут сделаешь? — отозвался Йенссон. — Это похоже на бред.
Маленькую женщину охватило отчаяние, она разрыдалась.
— Перестань, дорогая, не плачь, надо отнестись к этому разумно. Все равно тут ничего не поделаешь. Так, а теперь присядем… Ну вот, посидим спокойно, рядышком, и посмотрим, что будет дальше. Должен же он когда-нибудь остановиться, хотя бы перед самим сатаной!
Так они сидели и ждали.
— И подумать только, — сказала женщина, — чтобы такое случилось с нами именно тогда, когда мы собрались развлечься!
— Да, черт знает до чего глупо, — согласился Йенссон.
— Ты ведь любишь меня, правда?
— Дорогая малютка! — И Йенссон крепко прижал ее к груди. Лифт опускался.
И наконец стал. Яркий свет вокруг слепил глаза. Они были в аду. Черт предупредительно открыл решетчатую дверь лифта и, отвесив глубокий поклон, сказал:
— Добрый вечер!
Одет он был с шиком, только сзади фрак топорщился, будто на ржавом гвозде: очень уж выпирал на волосатом загривке черта верхний позвонок. Испытывая головокружение, Йенссон и женщина кое-как выбрались наружу.
— Где мы, о боже?! — закричали они, цепенея от ужаса при виде этого жуткого существа.
Черт, немного смутившись, объяснил им, куда они попали.
— Но это не так страшно, как принято думать, — поспешил он добавить, — надеюсь, господа даже получат удовольствие. Только на одну ночь, насколько я понимаю?
— Да-да! — торопливо подтвердил обрадованный Йенссон. — Только на одну ночь! Оставаться дольше мы не собираемся, ни в коем случае!
Маленькая женщина, дрожа, вцепилась в его локоть. Желто-зеленый свет был так резок, что почти невозможно было что-либо разглядеть. Дело скверное, решили они. Когда глаза их немного привыкли, они увидели, что стоят на площади, вокруг которой высятся во мраке дома с докрасна раскаленными подъездами; гардины были задернуты, но сквозь щели было видно, что внутри полыхает огонь.
— Господа, кажется, любят друг друга? — осведомился черт.
— Да, бесконечно, — ответила женщина, и ее прекрасные глаза засияли.
— Тогда прошу за мной, — любезно предложил черт. Пройдя несколько шагов, они свернули с площади в темный переулок. У замызганного парадного висел старый, треснувший фонарь. — Сюда, пожалуйста. — Он открыл дверь и деликатно отступил назад, пропуская их.
Они вошли. Их встретила толстая, льстиво улыбающаяся чертовка с большими грудями и катышками фиолетовой пудры в бороде и усах. Она пыхтела, ее глаза, похожие на горошинки перца, смотрели дружелюбно и понимающе, рога на лбу были обвиты прядями волос и перевязаны голубыми шелковыми ленточками.
— Ах, это господин Йенссон с дамой! Пожалуйста, восьмой номер, — сказала она, протягивая им большой ключ.
Они двинулись вверх по засаленной лестнице. Ступени блестели от жира, того гляди поскользнешься; подниматься пришлось на два марша. Йенссон отыскал восьмой номер, и они вошли. Комната была небольшая, воздух — тяжелый, затхлый. Посередине стоял стол, покрытый грязной скатертью, у стены — кровать с несвежими простынями. Комната показалась им уютной. Они сняли пальто, и губы их слились в долгом поцелуе.
Незаметно в другую дверь вошел человек в одежде официанта, но смокинг был опрятный, а манишка такая чистая, что казалось, светится в полутьме. Ступал он бесшумно, шагов слышно не было, и двигался как автомат, будто не сознавая, что делает. Неподвижные глаза на строгом лице смотрели прямо перед собой. Человек был мертвенно-бледен, а на его виске зияло пробитое пулей отверстие. Он прибрал комнату, вытер туалетный столик, поставил ночной горшок и ведро для мусора.
Они не обращали на него никакого внимания, но, когда он собрался уходить, Йенссон сказал:
— Пожалуй, мы возьмем немного вина, принесите нам полбутылки мадеры.
Человек поклонился и исчез.
Йенссон снял пиджак. Женщина колебалась:
— Ведь он еще вернется.
— Ну, детка, в местах вроде этого стесняться нечего, раздевайся — и все.
Она сняла платье, кокетливо подтянула штанишки и села к нему на колени. Это было восхитительно.
— Подумай только, — прошептала она, — мы с тобой одни в таком необыкновенном, романтическом месте! Как поэтично! Я не забуду этого никогда…
