Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего... она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.
Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия, и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.
Он молчал, приходя в себя. А затем неожиданно произнес:
- Что дали твои проверки?
- Какие? - не поняла Серафима.
- Какие, - Павел усмехнулся, - еще спрашиваешь, какие. Ты же сама чуть не каждый месяц...
Она догадалась, наконец. И ответила, не дав ему закончить, очень не хотела слышать завершение фразы:
- А, да, все в норме. Ложная тревога.
- Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться, - он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: - Все кончилось.
Она не отвечала. Павел повторил:
- Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.
Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.
- Да понимаешь ли ты, наконец?!
Она с трудом подняла на него глаза.
- Я понимаю. Что ты так разошелся?
- Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он. - Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...
Он внезапно сменил тон:
- Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо. - Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...
Звонкая пощечина прервала его монолог.
- Прекрати немедленно, - почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.
Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.
- Сима, - он наклонился к ней, - Сима... ну что ты.... Что с тобой?
Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.
За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.
- Ты боишься? - так же тихо спросил он.
Она не ответила. Спросила сама:
- Так ты и Караева... тоже?
Павел поправил ее:
- Не я, они...
- Да, - Серафима кивнула, - они. В самом деле. Кого-то еще?
- Телохранителя... - он не решился назвать имя, уточнил только, твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.
Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.
И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало, пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.
