.
С Консуэло имело место сердечное согласие, или почти. Но это не помогало в его экзистенциальном недомогании.
* * *
Именно в этой неспокойной обстановке произошла одна из самых страшных трагедий в его жизни. 7 декабря 1936 года он узнал об исчезновении Мермоза над Атлантикой, на борту своего гидросамолета «Южный крест». Сент-Экс был ошеломлен известием, но надеялся еще, что его друга все-таки найдут живым и здоровым. В своей статье в «Марианне», девять дней спустя, он все еще не верил в непоправимое. Он писал, и это было похоже на молитву: «Ты – мой товарищ со всеми твоими прекрасными недостатками, которые мы любим. И я жду тебя, чтобы броситься тебе в объятия. Я не хочу скорбить по тебе, я сохраняю для тебя твое место в маленьком вечернем бистро, где мы встретились. Ты просто немного опоздаешь, как всегда, о мой невыносимый друг».
Это стало ключевым моментом в его жизни. Мермоз всегда успокаивал его, поддерживая своей верой строителей храма. А теперь он чувствовал, что друга больше нет. И, как Каиду из «Цитадели», ему пришли такие слова: «Я томлюсь легковесной тоской, видя, как от вечернего ветра вянут розы в моем живом саду. Вяну и я с увядающей розой. Я чувствую: я умираю вместе с ней». Постепенно он начал чувствовать себя запертым в замкнутый круг, из которого не было выхода, и к этому добавилась смерть Мермоза.
Именно в этом контексте исторической драмы, сочетающейся с личной трагедией, он добрался до мест, где готовилась предстоящая война. В апреле 1937 года он вернулся как журналист «Пари-Суар» в Испанию, где война к тому времени стала еще грязнее. Другие журналисты, типа Дос Пассоса или Бразиллаша, нашли его странным и невинным, но быстро обнаружили мужество, которое заставляло его иногда рисковать жизнью, например, когда в ночное время на фронте он закуривал сигарету. Он вернулся во Францию 27 апреля после массового убийства в Гернике. Его беспокойство росло, учитывая ухудшение международной обстановки и слепоту политиков, которые отказывались признавать реальность. Приговор был ясен. В то время как Муссолини стремился восстановить империю в Эфиопии, Гитлер не скрывал своих амбиций по аншлюсу Австрии. В свою очередь, Москва стала театром абсурдных судебных спектаклей. В Париже международная выставка «Искусство и техника в современной жизни»[33] уже отражала этот упадок – советские и немецкие гиганты возвышались по обе стороны от Йенского моста.
В июле он вылетел с Нелли де Вогюэ в Амстердам, прежде чем устремиться в Берлин. Там его приняли за шпиона, и он едва избежал расправы. Они уехали в Рюдесхайм, где их ждали друзья, и Сент-Экзюпери вынужден был приземлиться на военном аэродроме в Висбадене, где обучались будущие пилоты немецких истребителей. Там его задержали из-за низкой высоты полета над соседней базой. Тон повышался, самолет задержали на земле, пассажиры были почти арестованы, и им угрожали оружием. Больших неприятностей удалось избежать только благодаря обращению Нелли в посольство Франции. По их отъезду самолет приветствовали нацистским салютом будущие офицеры. Сердце старого ветерана разрывалось при виде всего этого. И он сохранит об этих крестоносных призраках на своем пути воспоминания как о своре свирепых собак, пока еще в намордниках, но уже натягивающих поводок, горя желанием наброситься и разорвать свою добычу.
* * *
В то время, к сожалению, ничто не спасло от приготовлений трагедии, равной которой еще не знала история. Он смотрел на все это расстроенно и прозорливо. Он страдал от очевидности предстоящего конфликта, от вопиющей неподготовленности западных армий. Что же станет с человеком в ситуации, где самое худшее выглядит неизбежным?
«А ты, ливийский бедуин, ты – наш спаситель, но твои черты сотрутся в моей памяти. Мне не вспомнить твоего лица. Ты – Человек, и в тебе я узнаю всех людей.
[…]
В тебе одном все мои друзья и все недруги идут ко мне на помощь, у меня не осталось в мире ни одного врага».
«Планета людей» (1939)
