Стоять, опершись на ящик с надписью "Не кантовать. Южно-Уральская ж. д.", стоять, вертеть карабин, щелкать затвором и не вымучить, как сказать слово, да за словом еще слово?..
А она уже идет назад, волосы закалывает на ходу, вся в лучах и сырости трав, пока маленькая, как игрушка. Эх, достать бы такую игрушку...
...До качелей дошла - посмотрела - шагах в двадцати всего. Что же?
- У вас попить не найдется?
- А-а?
- Воды попить не вынесете?
- Сейчас, - сказала.
И вот укрылась в зеленой веранде... Подогну и я колючую проволоку, через канаву - скок...
В ковшике несет.
- Спасибо. Не хочется каждое утро в такую рань вставать?
- А кому захочется? - отвечает, зевая.
- Это даже и хорошо. А сейчас снова в постель, самые сладкие сны под утро.
- Какие там сны, завтрак пора готовить, муж голодный приедет.
- С дежурства?
- Тревога вечером была, с тех пор и нет.
- У нас тоже была, но через час дали отбой.
- Так то у вас...
- Я бы от такой жены по тревоге не бегал, лучше уж дембильнуться. Не ценит, наверное?
- Ох уж и жена. Да он, собака, ни одной бабы не пропустит.
Ф-фу, сокровище!
- Что-то даже и не верится. Себя бережет?
- Как же, - усмехнулась она, - бережет... - и покраснела.
Берешь ее за руку и пригибаешь вниз ее холодную руку, а глаза искоса, серые, с точками зрачков. Наклоняешься к губам, и они ускользают, но другая, правая рука обгоняет плечо, ложится, впаивается, поцелуй.
Бережно-сильные волны рук и груди - мерный взмет захолонувшей крови гибкий провал спины.
Но - быстрый взгляд на дома, на бетонку, на солнце - шепот:
- В девять вечера... в орешнике у старого ангара...
На высоком крыльце - оглядка влет, от мочки уха вспыхнувшие вперед, к судороге губ и подбородка, упрямство и почти гнев.
Орехи по два, по три в розетках сжатых листьев, они даже на ощупь терпки, а когда обламываешь, освобождая ядрышко желтого ореха с наперсточным тиснением головки, от пальцев терпкость подбирается на язык, к небу.
"Тр-рак!"
Пустой.
"Тр-рак!"
Две дольки в шероховатой обертке прокатываются по зубам.
Ожидание.
Начало - человек в звере промелькнул на распутье.
"Тр-рак!"
Если ощущение больше суток, оно консервируется.
"Тр-рак!"
Успею к отбою?
Орехи по два, по три в розетках сжатых листьев...
- Ты уже здесь.
Резко, почти истерично оглядываешься: белая блузка, черная хозяйственная сумка, что-то наигранно-насмешливое.
- Ты откуда?
Ножом по фаянсу. Исправлению не подлежит.
- А где же - здравствуй?
Вяжут, как во сне. Нелепые скачки, ужимки за спиной, понесло ветром перекати-поле - руки, ноги, голова - точка на горизонте.
- Я очень хотел тебя видеть.
Шаг, глаза опустила. Встал, вырос, посвежел, ветер крепнет, соленые брызги на губах, штурвал уверенно перехвачен.
Твои уловки от боязни.
Январь. Метет. Суббота.
Три раза постучать в окно кухни. Сине, черно вокруг. Здесь, с подветренной стороны, - затишье. Гремит крючок, с порога объятье, запах чистых волос.
- С ума соше...
- Сойдешь, - в выдохе, алое, как роза.
Пар, шаль, рука на бедре. Горячечный взгляд вокруг - дверь в дом приоткрыта, ромб света на полу, лампочка на спирали шнура поймала осколок света, потолок в ватной изморози, и ждут хозяина опавшие в птичку сапоги у ванны, закрытой мешковиной (летняя рухлядь).
Вот мерзлый пол под каблуками скрипит и пыжится, вот ремень с мороза висит в руке буквой "О", вот шапка в рукаве шинели, и шинель - скок - на хозяйский крючок. Гонишь прочь, а оно лезет через вещи.
Зеленая кофта с круглым воротом, распущенные волосы темно-русой рекою, полной воздуха в густом разъеме. Сиянием губ (нижняя жадна) - комната в обоях улыбок.
- Надолго?
- На неделю, за пополнением. На ночь?
Глазами: да.
- Болтают уже, дай хоть отдышаться-то... ведь не в последний раз...
- Что-то жарко у тебя.
- А ты сними китель. Я на кухню.
Завершенный, как пирамида, стекающий блеск бутылки. Скользкий хруст крошечных груздочков. Селедка с луком...
Вошла. Дымящаяся тарелка в руках, внимание и осторожная плавность. Пельмени.
- До утра пируем?
Улыбка вспышкой. Уходит снова. Как дышится!
- А-ах!
Она! Сидеть напротив, из граненых стаканчиков пить ледяную водку, вилкой вылавливать юркий гриб, обжигаться уксусной сочностью пельменей, встречаться пальцами над хлебницей, смотреть в самые зрачки полубессмысленным взглядом, голова ходуном от этого взгляда, и надо всем тик-ток - ходики. Секунды, как монеты.
