Единой поэтической системы такие переводы, конечно, не дают, и русскому читателю они показывают Шекспира только со стороны внешнего содержания.
Однако, при всем сходстве формальных отступлений от подлинника, перевод О. Румера все же неизмеримо выше перевода М. Чайковского по своим поэтическим качествам: если рассматривать его в отрыве от подлинника, он, несомненно, поэтическое произведение, чего о переводе М. Чайковского сказать нельзя.
7
Иное решение мы видим в переводе С. Я. Маршака. Первое, что здесь следует отметить, это единство тона его перевода, и тон этот - тон шекспировский, простой и ясный, не приукрашивающий оригинала, но и не упрощающий его, не объединяющий механически стихию высокую и низкую. Проявляется это и в лексике, и в синтаксисе, хотя ни там, ни там абсолютно точного соответствия оригиналу нет.
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеяньи,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
Если говорить о лексике, то, пожалуй, только одно слово в ней имеет заметную просторечную окраску - _невтерпеж_. Все остальные отобранные Маршаком слова не выходят за пределы обычной литературной лексики.
Несколько больше отклоняется от оригинала образная система. Так, в стихе 3 дан образ _лжи, глумящейся над простотой_; у Шекспира этого нет, и стих этот выступает вместо шекспировского 4-го: _чистейшую веру, недостойно обманутую_, иного воспроизведения в переводе Маршака не получившего. Это, конечно, не перевод, а замена одного образа другим, замена тем менее приемлемая, что в стихе 5 вновь выступает _ложь_, но уже в качестве эпитета - _ложный приговор_ (что соответствует стиху 7 оригинала). Вдобавок введение этого образа и вмещение его в стих 3 повлекло за собой усечение анафоры. У Шекспира контрастируют рядом стоящие стихи 2 и 3, что и делает антитезу воспринимаемой отчетливо; у Маршака антитеза распределена между стихами 2 и 4, то есть разорвана стихом 3, а потому ослаблена и воспринимается не столь непосредственно. В стихе 8, так же как и у Пастернака, антитеза заострена, и _сила, затираемая властью_, выступает как _мощь в плену у немощи_, да еще _беззубой_. Несколько видоизменены шекспировские образы в стихах 10 и 12, в первом из них _глупость, проверяющая знание_, выступает как _глупость в маске мудреца, пророка, что затемнило антитезу стихов 10 и 11 и несколько повысило эмоциональный тон стиха 10.
Что касается синтаксико-ритмической стороны перевода, то кроме того, что 1-й стих разбит на два предложения, ни о чем больше говорить, пожалуй, не приходится, ибо все остальное не нарушает ни темпа, ни мелодического хода оригинала. Расположение и движение однородных дополнений такое же, как в оригинале, анафорическое "и" соединяет их так же, как в оригинале. Во всем этом и проявляется то, что называется точностью и адекватностью.
Итак, перед нами четыре решения одной и той же задачи. Однако они не равноценны и отнюдь не одинаково приемлемы. Но прежде чем перейти к выводам, следует рассмотреть отдельно перевод заключительного двустишия.
8
Сонет Шекспира не был бы гениальным поэтическим произведением, если бы он не заканчивался изумительным двустишием, которое не только заключает все сказанное выше, но и вносит новую тему - нежную и величественную.
13. Утомленный всем этим, я хотел бы от всего уйти (избавиться),
14. Если бы, умирая, не оставлял (мне не пришлось оставить) одиноким того, кого люблю.
Семантически и композиционно двустишие это связано со всем предшествующим через повторение того же полустишия, с которого сонет начинается, - утомленный всем этим. Но если в 1-м стихе "все это" величина еще неизвестная, то здесь "все это" уже раскрыто до конца, и желание умереть обосновано. Но вступает в силу высокое соображение, утишающее жажду смерти: уйти от "всего этого" нетрудно, но эгоистично, ибо тот, кто для поэта всего дороже (мужчина или женщина, безразлично), останется одиноким и беспомощным среди всей этой мерзости. Поэтому умереть нельзя; поэтому как ни тяжело, а надо жить, ибо жизнь хотя и тяжелее, но нужнее смерти, и нужнее не ради себя, а ради любимого друга.
