— В их ряды вливается масса добровольцев из Пакистана и других арабских стран и теперь помимо бронетранспортеров появятся танки, системы залпового огня, зенитные комплексы и возможно самолеты.
— Неужели весь арабский мир против нас?
— Он давно против нас. Когда выезжаешь?
— До второго поста дотяну к ночи?
— Дотянешь. Если поедешь сейчас.
— Тогда постараюсь побыстрей накормить свою команду и тронусь.
— Желаю тебе выжить, старлей.
Самое прекрасное пожелание в этой глупой войне.
Мои солдаты сидят под колесами машин и едят из котелков кашу. Даже врачиха, присела на камни, под тень танка и еле-еле перемещает ложку, давясь гречкой. Я подхожу и присаживаюсь к ней.
— Ну как, себя чувствуете?
— Паршиво. Чувствую, что мои нервы после такой поездки совсем расшатаются. Я ведь понимаю, что самое страшное впереди и уже сейчас не могу отделаться от чувства страха.
— Мы все так, не вы одна. Это ребята при вас еще держаться, а так… Я уже здесь за время службы такое насмотрелся… Провожу колонну, а все молчат, от страха молчат. Сегодня же хорохорятся, разговаривают даже.
— Говорят, у вас с командиром части не очень хорошие отношения. Он вас в самые паршивые операции первым посылает.
— Правильно говорят. Полковник подонок.
Она пристально смотрит на меня.
— Про вас идет очень много слухов… А в этот раз вы в чем провинились?
— Набил рожу замполиту полка…
— Боже мой, но вас же могли отдать под трибунал. Ведь замполит порядочная сволочь, это я сама знаю.
— Могли, но слишком уж я был прав и потом бил я его не в служебное время.
— А разве на войне есть неслужебное время?
— Есть. Я его бил в кровати.
Врачиха улыбается. Я догадываюсь, что она давно все знает, но лишний раз хочет убедится в правдивости истории.
— Как в кровати?
— Так. Пришел вечером, когда он спал у шл…, у одной женщины, сорвал одеяло и несколько раз врезал.
— Действительно с вами не соскучаешься.
Ко мне подскакивает сержант Джафаров.
— Товарищ старший лейтенант, колонна готова к отправлению.
— Хорошо. Мы сейчас идем. Выкиньте вы эту кашу, товарищ лейтенант, — прошу я врачиху, — запейте компотом и поехали. Нас ждет 37 пост.
Опять все сидят на броне в большом напряжении. Колона ползет вдоль реки, которая крутится между гор.
— Товарищ старший лейтенант, — ко мне оборачивается Коцюбинский, — а здесь на этом посту, который мы проехали, все готовятся к отправке на родину. Я говорил с ребятами, они утверждают, что приказ подписан и уже первые части своим ходом пошли к границе.
— Я говорил с командиром поста, он мне сказал тоже самое.
— Значит и нас того…, скоро в Союз.
— Не знаю. Но зато вижу одно, нас посылают совсем в другую от родины сторону, на 37 пост.
— Мать твою, — взрывается сержант, — почему так не везет. Осталось три месяца до дембеля, а тут… полезли в эту дыру.
— Неужели нами хотят пожертвовать, чтобы спасти всю армию, — недоумевает Коцюбинский. — На 37 посту только два взвода.
— А кто сказал, что линия фронта на 37 посту? Пока в Герате и других местах стоят наши части, мы будем выполнять свой долг, — решил ему ответить я.
— Долг, в гробу я видел этот долг, — уже шипит Джафаров. — Мы пришли сюда исполнять свой этот интернациональный долг, а против нас выступил почти весь народ Афганистана. Может тогда это слово запихнем в одно место.
— Чего расшумелся. Замполита на тебя нет. Слышал бы он, голову бы точно оторвал.
— Нашего замполита в такую дыру не пошлют, — сообщил какой то салага.
— А за что вы набили ему рожу? — неожиданно успокоился сержант и задал мне этот коварный вопрос.
— Ребята, можно на этот вопрос не отвечать?
— Ладно. Не говорите, — снисходительно произнес Коцюбинский.
Все заулыбались. Они то точно знали за что…
— Товарищ старший лейтенант, вас за это…
Вдруг заговорил микрофон и я поднял руку. Все мгновенно напружинились.
«Первый, говорит восьмой. Мы задержали арбу. Просим ее досмотра.»
— Добро. Мы сейчас подъедем.
— Слушайте все. Как окажемся у арбы, все с машины и следить за местностью.
Теперь никто не говорит, все изучают окружающий ландшафт.
Наш небольшой разведочный БТР стоит у огромной телеги, запряженной парой быков. Сержант Грибов стоит у хозяина этого сооружения, бородатого старика. Рядом девушка, в неприглядной одежде, лицо до глаз прикрыто черной тряпкой. Мы останавливаемся рядом с ними. Все мгновенно спрыгивают с бронетранспортера, только врачиха, медленно на полусогнутых, цепляясь за выступы брони, пытается спустится на землю.
