36 и 6 - страница 14
— Милла, прости меня, — бормотал в холодную трубку, ненавидя комок в горле.
— За что? — совершенно неадекватная реакция: радостный бодрый голос.
— Я подлец. Я отвратительно использовал тебя.
— Нет! Что ты! Я сама виновата. Это ведь я признавалась тебе в любви. Молчала бы в тряпочку, не вешалась бы на шею — всё было бы хорошо…
Создавалось впечатление, что Милана не в себе. То она ни с того ни с сего смеялась, как полоумная, то всхлипывала навзрыд. И всё без видимых причин. Что творилось у неё в душе? Этого не знал даже я. У меня шёл дождь. А у неё? Может, бушевал ураган?
Вике я, конечно, ничего не рассказывал о своём летнем романе. Не придумав ничего лучшего, чем «время лечит, перемалывает, стирает», я решил уехать из города. Вика всегда была легка на подъём, и мы уехали к морю. Лиза негодовала:
— Я, наверное, никогда не пойму, что ты нашёл в своей крашенной дуре.
— Женщина не должна быть умной. Она должна быть любима умным мужчиной, — отшучивался я.
— Тогда вам определённо не повезло! Уж ты то никак не сойдёшь за умного, даже если будешь молчать. Дурь так и прёт!
Мне было всё равно. Пусть себе ругается. Она умна, зато я — счастлив. Честно говоря, дураком я себя никогда не считал, но ещё в школе убедился: «Высшая мудрость — глупость». Ведь зачем человеку разум? Я полагаю, чтобы делать его счастливым. И кого же это, интересно, он сделал счастливым? Глуп тот, кто несчастлив. Так что особенно я никогда не переживал из-за нападок моей младшей сестры. И в тот раз я с наслаждением сделал очередную глупость — сбежал от проблем на залив.
Вика была неподражаема. Больше всего ей нравилась непогода. Море в ноябре далеко не идиллическая картинка. Холодно, слякотно, а ей хорошо. Вообщем-то ей всегда и везде было хорошо рядом со мной. Так она говорила. Потому что рядом со мной её взгляд улавливал только прекрасное, старательно выбирая золотистые песчинки радости из рутины будней. Целые дни Вика слонялась по побережью.
— Что это на тебя нашло? Грязь такая, а ты как будто ещё грязнее место ищешь, — ворчал я, поёживаясь от скользящего дыхания ветра.
— Дурачок! Ты ничего не понимаешь! Теперь всегда будет первое мая! Всё! Желаю, чтобы сейчас же наступила весна!
— Ты случайно не страдаешь интаксификацией от чтения? Чувствуется влияние Маршака.
— Ты только посмотри на это! — звенел её голос. Я внимательно оглядывался, пытаясь понять, что же так пленило мою Вику, но не видел ничего кроме леденеющих краев берега, печально мёрзнущих кустов и скудно сыплющих снежинок.
— Куда я должен смотреть? — ныл я, чувствуя, как зябнут мои ноги, обутые в неприлично блестящие ботинки.
— Ты не видишь? — Вика резко обернулась, обожгла возмущённым удивлением. — Посмотри! Какой горизонт!
Невольно впился глазами в неясную линию, где сливались пепельная гладь неба и тяжёлые мрачные волны. Небо и Ненебо всегда отражают друг друга. Вообщем-то небо это тоже море, а море — небо…
— Красиво, — протянул я, следя за всплесками пешящихся барашков.
— Бесподобно! — согласилась Вика. — Знаешь, я как-то приезжала сюда летом… — запнулась, покраснела. Потом прикусила на секунду губу так, что та побелела, и продолжала. — …и была разочарована. Вроде бы и море такое же, и безлюдье… Но всё не так! Какая-то пошлая открыточка курортного пляжа: солнце, вода, песок… А вот сейчас всё настоящее! Чувствуешь? То, что мы видим — дико, правдиво, истинно! — В её взгляде я заметил какой-то новый огонёк. Теперь Вика и сама была неотъемлемой частью тёмного пейзажа, покоящегося в моих глазах. Но за этим мрачным, незыблемым спокойствием я отчётливо различал необузданную силу, способную разрушить всё, разбудившее её. Ведь я охотно представлял себе её и себя как раз на солнечном пляже какого-нибудь южного городка. Её внезапная любовь к нетленной морской печали казалась мне странной. Для меня
