— Какой славный! — она ещё шире распахнула глаза, не могла оторваться от созерцания букета. Я вдруг понял, что эта девушка рождена для счастья. Она живёт среди маленьких чудес и готова в любой момент ринуться во что-то большое и бесконечно прекрасное. Она даже не подозревает, насколько действительность порой далека от наших представлений о ней. Как будто всё зло этого мира не касалось её юности, грязь не прилипала к её лёгкому телу, и она мягко ступала над поверхностью земли, даже не задевая её своими узкими ступнями. Только радости ждала она, и ничто другое не могло проникнуть вглубь этих кофейных глаз. А ведь ещё совсем недавно Милана казалась мне совсем другой: скованной, подозрительной, зажатой. И вот мой букет полностью преобразил её, снял с напряжённого личика маску недоверия, сделал её беззащитной. Вытянув руки, она нежно обняла цветы и зарылась в них лицом. Не возможно представить, до чего здорово я чувствовал себя, наблюдая её растущий восторг.
— Это так чудесно! Спасибо! — опять невероятное «спасибо», всё теснее привязывающее меня к дымчатому свету, который вдруг стала излучать эта девушка. Мы поужинали в городе. Завезли цветы к ней домой и отправились в Кингисепп. Уже в лесу, у костра, она преподнесла мне ответный подарок.
— Ты рисуешь? — я приятно удивился.
— Немного, — робко, застенчиво. Протянула мне листок: я в пол оборота. Готовые к улыбке губы. Вот левый уголок уже пополз наверх. Смотрю в сторону: открыто, чуть насмешливо. Длинные ресницы — моя гордость: их очень любила Вика. Положит на них спичку за спичкой, ахнет, всплёснёт руками: «Ну надо же! Никакой Dior на такое не способен. Мне бы такие! Андрейка. Тебя можно записывать в книгу Гиннеса! Три спички твои ресницы выдерживают с лёгкостью!» Рисунок был очень хорош. Я не специалист, но думаю, Милана талантлива. Несомненно. Я растерялся. Ведь свой подарок я купил, а она отдавала мне частичку души. Поцеловал её. Она зажмурила глаза, подалась назад. С изумлением понял — впервые. Стало неловко. Когда ты взрослый и уже чуточку умный, становишься первым человеком, которому дозволено поцеловать неопытные губы юности, испытываешь нечто странное: испуг, тщеславие, желание соответствовать романтическим грёзам юной особы… С того дня наш роман развивался всё стремительней, всё масштабней. Казалось, мы забыли обо всём. Облазали один за одним музеи, театры, парки… Целовались в Летнем саду под марш Мендельсона. Она испуганно отстранилась от меня:
— Как ты относишься к свадьбе?
— Плохо, — не хотелось отрываться от её губ.
— Я тоже, — я не удивился ответу. Милана во всём со мной соглашалась. Мне порой жутко делалось. Эта девочка буквально молилась на меня. Заглядывала в глаза, слушала мой вздор, затаив дыхание, неожиданно наклонялась, чтобы завязать мне шнурки… Она прирастала ко мне каждым сосудиком сердца. Это было упоительно и тяжело. Милана очень изменилась. Придумывала новые причёски, неумело стряпала для меня печенье, купила себе какое-то несусветное платье, благодаря которому я вдруг заметил, что у неё божественные колени. Насколько неприступной была она раньше, настолько общительной, солнечной казалась она теперь. Но что-то трудное в ней осталось. Милана не была открытым человеком, не рассказывала о себе и вообще придерживалась самых нейтральных тем. Даже мне приходилось, прилагая усилия, перелистывать страничку за страничкой её души. Тем не менее я чувствовал — я совсем-совсем её не знаю. Но в остальном, если забыть о её скрытности и навязчивом чувстве, что она утаивает от меня что-то, недоговаривает, Милана была чудной.
— Ты лучшее, что со мной случилось, — на одном дыхании шептала она и в смущении, заливаясь краской, прятала лицо у меня на груди. Вообще Милана была скупа на нежные слова. Порой я даже бессознательно вытаскивал из неё признания и потом сам пугался услышанного.
— Тебе хорошо со мной?
— Очень!!!
— Почему же ты не говоришь мне об этом?
— Я люблю тебя! Разве ты не знаешь? — эти слова произносила Милана, не Вика. Меня это настолько поразило, что на несколько мгновений я вдруг почувствовал себя узником настоящего. Я не хотел, чтобы она говорила так. И в то же время делал всё, чтобы это случилось. Окончательно настроение испортилось, когда я познакомился с её бабушкой. Милана приехала из другого города. Родители остались там. И теперь она была предоставлена самой себе и неназойливой опеке матери отца.
