На участке четвертой роты немцы настойчиво пытались нащупать переправу через болото. Возможно, в этом месте планировалось наступление. После боя, убедившись, что переправа надежно перекрыта, немецкая разведка на этот участок больше не совалась.
Для многих бойцов эта стычка с немецкой разведкой стала первым боем. Его долго и оживленно обсуждали, рассматривали захваченное трофейное оружие. Молодой командир взвода показал на автомат «МП 40».
– Нам бы побольше автоматов. В лесной местности удобное оружие. С нашей трехлинейкой, да еще со штыком, в чаще не слишком развернешься. Неплохая штука.
Молодой командир взвода Михаил Шишкин и несколько бойцов вопросительно смотрели на своего ротного, которого уважали за рассудительность, опыт и смелость.
Капитан, обычно отвечавший на вопросы прямо, на этот раз замешкался. Автоматов в полку практически не было, за исключением нескольких «ППД 40» в комендантском взводе.
Много чего не хватало в полку. Противотанковых пушек, минометов. Имелся минимум боеприпасов. Но обсуждать недостатки вооружения принято не было. За этим бдительно следили особисты и политработники.
Павел Гундилович ответил в полушутку:
– Хороший стрелок из винтовки немца за триста метров снимет, а из этого автомата дай бог за сто шагов попасть. Хотя в ближнем бою штука неплохая. Наладится производство, будут у нас и свои автоматы.
В этот момент подошел один из политработников штаба полка. Прибыл он, как водится, после боя. Повертел в руках трофейный автомат, снисходительно заметил:
– Ты, капитан, обратил внимание, что у этого «шмайссера» ствол длиной тридцать сантиметров? Им только ворон пугать. Да и патронов не напасешься.
– Это не «шмайссер», а «МП 40» последнего образца, – заметил Павел Гундилович.
– Хоть первого, хоть последнего, – отмахнулся политработник в звании батальонного комиссара. – А ты чего, Клочков, молчишь? Ты ведь политрук роты.
Василий Клочков неохотно отозвался:
– В ближнем бою автоматы эффективно действуют. Неплохо, если и мы хотя бы по несколько штук получим.
– Для ближнего боя пока ничего лучше русского штыка не придумали, – уверенно рассуждал батальонный комиссар. – Ну и гранаты. Так, что ли, товарищи бойцы?
Те из красноармейцев, которые видели, как от автоматного огня в считаные минуты погибли несколько их товарищей, промолчали. Другие кивнули, соглашаясь с батальонным комиссаром.
– Вот так, товарищ Шишкин, – похлопал взводного по плечу политработник. – Ясно? Штыковой бой в училище на какую оценку сдал?
– На «хорошо», – козырнул лейтенант.
– А надо бы на отлично. Ничего, в боях научишься.
Капитан Гундилович и его политрук Василий Клочков терпеть не могли, когда непростую военную науку смешивали с пустыми рассуждениями, отдающими ненужным бодрячеством, которые не прибавляли авторитета командирам.
Половина бойцов их роты была из числа ополченцев, пришедших в армию в качестве добровольцев. Многие были в возрасте тридцати лет и более, повидали жизнь и реально понимали обстановку. Разговаривать с ними как с зелеными новобранцами было просто неразумно.
По штатам начала войны в стрелковом полку полагалось иметь на вооружении тридцать восемь станковых пулеметов «максим» и 80 ручных пулеметов системы Дегтярева. В общей сложности по семь-восемь пулеметов на роту.
Однако в четвертой роте имелся всего лишь один «максим» и четыре «дегтярева». Винтовок хватало, однако осваивали их теоретически.
Учения по метанию боевых гранат проводить не рекомендовалось во избежание несчастных случаев. Предлагалось отрабатывать навыки, кидая деревянные гранаты.
– Какие навыки? – возмущались командиры, особенно те, кто участвовали в войне с Финляндией или в боях на Дальнем Востоке. – Пока каждый солдат по две-три боевых гранаты не бросит, никаких результатов не будет. Не научили воевать сейчас, на войне поздно учиться будет. Большой кровью такая учеба обойдется.
Этот вопрос решили благодаря генералу Панфилову. Он два года воевал в Первую мировую войну, позже пошел добровольцем в Красную армию, был командиром взвода в Чапаевской дивизии, затем командовал ротой под Царицыном.
