Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.
Совершенно иначе встретил меня четвертый участник экспедиции — Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.
Еще молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как выдающийся знаток спектрального анализа.2 Влюбленный в астрономию, называющий ее «верховной наукой», Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но я знаю, что студенты университета, где он преподает астрономию, любят его слушать.
— Борис Николаевич Мельников? — спросил он, пожимая мне руку с такой силой, что я сморщился от боли. — Слышал про вас. Участвовали в полярной экспедиции.
— Участвовал, — сказал я.
— Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полета?
— Если говорить откровенно, боюсь немного.
Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными черными усиками над верхней губой, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как будто я знаю его уже много лет.
— Не удивительно, — сказал он. — Перед полетом на Луну я очень боялся. Не спал. Потерял аппетит.
— А теперь не боитесь?
— Теперь нет. Космический полет не страшен. Не надо бояться.
— Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.
— Будете так думать, — не оправдаете. Надо быть уверенным. Наверное, думаете — случайно попал в полет. Ткнули пальцем — попали в меня. Неверно! Сергей Александрович не возьмет случайного человека. Наводил справки. Советовался. Не надо ни в чем сомневаться.
Он заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал о себе, и мы расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с тех пор, я убедился, что Пайчадзе — человек приветливый, общительный и будет хорошим товарищем в полете. На нашем корабле мое место — в одной «каюте» с ним, и это меня очень радует.
Потянулись дни напряженной и увлекательной работы. Слова Камова, что мне дадут обширное задание, оправдались. Объем порученной мне работы громаден. До сих пор я и не подозревал о тех применениях фотографии, которым меня научили. Снимки в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов, покрытых туманной или облачной дымкой, снимки Солнца и его «короны» и многое, многое другое. Пришлось пройти целый курс. Помимо двух специально прикрепленных ко мне консультантов по астрономической съемке, со мной занимались мои будущие спутники — Камов и Белопольский. Сергей Александрович знакомил меня с устройством корабля и работой приборов управления, а Белопольский — с основными понятиями о звездной навигации.
Дней не хватало. Я работал по восемнадцати часов в сутки и часто, приехав домой, вместо того, чтобы спать, садился к письменному столу.
Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич Андреев, не заявил решительного протеста.
— Я не могу допустить, — сказал он Камову, — чтобы Мельников работал без отдыха. Если так будет продолжаться, то он не будет допущен к полету. Я отвечаю за него и за всех вас перед правительственной комиссией.
— Я понимаю, — ответил Камов, — но что я могу сделать? Мы готовились год, а Борису Николаевичу предоставлено только два месяца.
— Всё равно, я не разрешаю ему не спать по ночам, — стоял на своем врач. — Он должен спать восемь часов в сутки. Всё остальное время в вашем распоряжении.
На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой и уходил только тогда, когда я засыпал.
Кончилось это тем, что он поселился у меня в комнате, чему я был очень рад, так как Степан Аркадьевич был на редкость занимательным рассказчиком. Лежа в постели, он начинал рассказывать какой-нибудь случай из своей медицинской практики. Он считал это полезным для моего мозга отвлечением от изучаемых вопросов, но нередко, увлекшись воспоминаниями, забывал о времени и тогда, внезапно заметив, что предательская стрелка далеко ушла от положенного часа, прерывал рассказ на самом интересном месте и сердито ворчал на меня:
