— Странное рассуждение! — сказал Пайчадзе. — Не мог я не пытаться спасти вас. Был бы убийцей.
— Больше того, — сказал Камов. — Когда он перенес меня на корабль, я долго не приходил в сознание. Время пребывания на Луне истекало. Арсен Георгиевич один закончил сбор образцов. Он несколько раз выходил из корабля, рискуя жизнью.
— А вы бы не сделали так?
— Положим, сделал бы, — рассмеялся Камов. — Но всё же ваше поведение было неблагоразумно.
Даже Белопольский не мог не улыбнуться на эту фразу.
— Я нигде не читал о том, что вы были ранены на Луне, — сказал я. — Почему вы умолчали об этом?
— Из осторожности! — ответил Камов. — Мы боялись, что, если этот случай станет известным, нам не разрешат третьего космического рейса.
— Не думаю, — сказал Белопольский. — Мало ли что может случиться. Это не причина прекращать исследование вселенной.
— Арсен Георгиевич просил меня не рассказывать об этом в печати.
— Во всяком случае, это геройский подвиг, — сказал я.
— Еще что! — рассердился Пайчадзе. — Не говорите глупостей.
Мы долго не расходились в это утро (утро, конечно, только по часам), делясь воспоминаниями, говоря о будущем развитии звездоплавания и о нашем полете. Астрономические наблюдения, до этого дня не прекращавшиеся на корабле ни на одну минуту, были как будто забыты.
Но прошло часа три, и всё вошло в обычные рамки. Белопольский и Пайчадзе занялись наблюдениями. Камов принял дежурство у пульта.
Праздник закончился.
Но судьба захотела, чтобы этот день ознаменовался еще одним событием.
Произошла встреча, которая чуть не погубила наш корабль, но доставила большую радость нашим ученым товарищам.
— Осуществилась мечта астрономов Земли, — сказал Пайчадзе, когда всё уже кончилось. — На такое счастье даже в мыслях не смели рассчитывать. Теперь я самый счастливый астроном.
— Я тоже! — отозвался Белопольский. На его всегда хмуром лице сияла улыбка, а голос звучал непривычно мягко. — Теперь мне уже нечего желать. Кроме Марса, разумеется, — прибавил он.
Для меня это событие было исключительно интересно. Моя коллекция снимков обогатилась изумительными, уникальными кадрами. Благодаря тому, что я всегда держал мои аппараты в полной боевой готовности, мне удалось заснять всю эту необычайную, почти фантастическую встречу от начала до конца.
— Не будь вас, — сказал Камов, — мы, вероятно, не успели бы сделать ни одного снимка. Это было бы большим ущербом для науки. Помните, вы сомневались, оправдает ли ваша работа участие в полете? Одним только сегодняшним днем ваше присутствие на корабле оправдано.
Едва не ставшая роковой, встреча произошла в двадцать один час пятнадцать минут. Я только что собрался удалиться в каюту на отдых, когда неожиданно сработал автомат радиопрожектора. Дробный звон наполнил звездолет, и сердце невольно сжалось от сознания близости внезапно возникшей неведомой опасности.
С самого отлета с Земли еще ни разу не раздавался на нашем корабле грозный сигнал.
Стремительно пролетел мимо меня Камов и кинулся к пульту.
Я не бросился за ним, а остался там, где меня застала тревога. Пайчадзе, находившийся в этот момент у окна, застыл на месте, не спуская глаз с командира. Мое тело напряглось в ожидании команды, в готовности немедленно выполнить ее, какова бы она ни была.
Но никакой команды не последовало.
Корабль неожиданно вздрогнул, и меня с силой ударило о стену. Страшный грохот тугой волной ударил в уши. Мысль о катастрофе мелькнула на короткую секунду, а в следующую я уже понял, что случилось: Камов без предупреждения включил в работу один из двигателей. Впервые я услышал эту работу без шлема…
К счастью для нас, этот чудовищный грохот продолжался не более пяти секунд. Снова настала тишина, и я почувствовал себя свободным от неожиданной тяжести. У меня кружилась голова и сильно звенело в ушах. Я видел у пульта сосредоточенно-серьезное, но спокойное лицо Камова и понял, что неведомая опасность миновала.
— К левым окнам! — крикнул Сергей Александрович. — Мельников, к съемке! — И прильнул к перископу.
Я бросился к киноаппарату, вмонтированному в левую стенку корабля, и, еще ничего не понимая, молниеносно открыл объектив и включил ленту. Затем с лихорадочной быстротой схватил переносную камеру и открыл «свое» окно.
