Богров – анархист, увлекается трудами Кропоткина и Бакунина. Но настоящим революционером он так и не стал. Товарищи использовали его «вспомогательно». К тому же украинские анархисты были дерзкими ребятами без особых моральных принципов. Они не останавливались ни перед политическими убийствами, ни перед простым грабежом. У Богрова брали деньги, использовали его как юриста, поручали написать листовку. Но он был для подпольщиков «гогочкой», «буржуем».
Богров не хотел быть простым «пушечным мясом» революции. Князь Петр Кропоткин в «Записках революционера» писал о рискованной двойной жизни, когда он был и пажом императора, и заговорщиком. Днем он во дворце, вращается в высших сферах, а вечером и ночью ведет агитацию в рабочих кварталах. Такое двойничество привлекательно.
Есть запись разговора с одним провокатором, который говорил: «Вы не понимаете это ощущение, да? Необычное ощущение, невероятное ощущение, когда я днем заседаю на конференции максималистов, и мы обсуждаем список террористических актов, а через несколько часов я это же дело освещаю с другой стороны, в департаменте полиции. Человеку со стороны это не понять, да? Как это будоражит чувства».
Известно, что Дмитрий Богров был заядлым игроком. Семейный капитал позволял. И вполне допустимо, что из-за рулеточного/карточного стола его игромания перенеслась на повседневную жизнь. Он хотел адреналина, но адреналина безопасного физически, поэтому связь с охранкой была своего рода гарантией неприкосновенности.
Наверное, эта страшная, азартная игра и привлекла Богрова. Так он стал агентом Киевского охранного отделения. Но игра в «казаков-разбойников» в провинциальном Киеве становилась неинтересной и опасной.
Богрову стало скучно. Он ездил за границу, играл на рулетке. Перебрался из Киева в Петербург, чтобы заняться юридической практикой. Но в столице он получил только место мелкого чиновника в Обществе по борьбе с фальсификацией пищевых продуктов. Незавидная карьера. И он окончательно понял, что не может не играть в свои страшные игры. По собственной инициативе Богров встречается с шефом охранного отделения фон Коттеном и предлагает тому свои услуги. Фон Коттен получает на нового агента (здесь его зовут Надеждин) хорошие рекомендации из Киева. Агент Надеждин следит за анархистами, присылает донесения из-за границы (для этого он ездил на Ривьеру).
Богрова снедает тщеславие. Он хочет разом прославиться, стать интересным себе и другим. В 1910 г. на открытии новой Петербургской водопроводной станции провокатор неожиданно оказывается на расстоянии вытянутой руки от Петра Столыпина. Вот цель! Убить опору царского режима, сановника, разгромившего революцию. Слава Игнатия Гриневицкого, Егора Сазонова, Ивана Каляева… И это становится идеей фикс.
Вскоре Богров выходит на столичное эсеровское подполье, встречается с известным идеологом главной российской террористической партии Егором Лазаревым. Предлагает себя в качестве потенциального убийцы премьера. Но Лазарев видит в Богрове патологию, и от дальнейших разговоров отказывается.
В декабре 1910 г. Дмитрий Богров бросает службу и уезжает за границу. А в марте 1911-го возвращается, но уже не в Петербург, а в родной Киев. Там он узнает о готовящихся торжествах, о приезде императора и премьер-министра. И видимо, придумывает свою последующую комбинацию.
Что стало решающей причиной? Суицид – тренд тогдашней молодежной субкультуры. Ахматова называла своих сверстников поколением самоубийц. «Уйти красиво», «хлопнуть дверью», для безрелигиозных молодых людей и девушек кажется стильным.
К тому же, как веревочка не вейся, все равно конец найдется. В 1908 г. революционерами был разоблачен самый знаменитый провокатор России эсер Евно Азеф. Ему удалось скрыться, залечь на дно. А вот остальных двойных шпионов террористы уничтожали не задумываясь.
Уйти из жизни, убив классового врага и полностью реабилитироваться – тогда жизнь приобретет законченность художественного произведения. И Богров останется в памяти грядущих поколений не как предатель, за деньги отправлявший друзей на виселицу, а как мститель, пошедший на сделку с врагом с далеко идущей целью. Он мог убить царя, но остановил страх неизбежных погромов. В Киеве и так были сильные антисемитские настроения (март 1911 г. – дело Ющинского, арест Бейлиса, о которых мы говорили в предыдущей главе). Богров чувствовал, что за Столыпина ТАК мстить не будут. И надо сказать, что это ощущение было свойственно не только ему. В обществе многим казалось, что фигура Столыпина политически отыграна. И вот эта «отыгранность» Столыпина послужила поводом для возникновения третьей версии. Раз уж мы приводили аналогии с американской историей, то в данном случае Столыпин выступает в роли «хромой утки» – политика, дни которого сочтены. То есть убил-то его Богров, но при сознательном попустительстве отвечающих за безопасность чинов полиции.
