Жене фотокорреспондента, которая в гостях всегда спала в кресле или на диване, он любил вливать в ухо холодную воду из маленькой клизмочки, видному кинокритику вставлял в стул кнопочку, или гвоздик, или кусочек стекла, в зависимости от того, что было в доме… При этом после очередной шутки он заливался счастливым детским смехом и говорил "Пардон".
По этой именно причине Анатолий Григорьевич считал сына прирожденным полиглотом и пригласил к нему преподавателя французского языка, который родился и вырос на островах Фидам, владел немецким со словарем и почти ничего не понимал по-русски, кроме "обедать будете?..".
На один из дней рождения красавицы Зоюшки, устроенный Анатолием Григорьевичем в складчину — по принципу: кто что с собой принесет, тот это и будет есть, — его друг-писатель подарил ему собаку. Это была всем собакам собака. С первого взгляда она никак не напоминала спаниеля, но зато при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что она абсолютно не спаниель, а вялая, меланхолически настроенная дворняга, поминутно справлявшая свои естественные надобности. Анатолий Григорьевич полюбил ее и относился к ней, как к спаниелю.
Целыми днями собака грызла мебель, спала в помойном ведре, но была удивительно чистоплотной и беспрерывно чесалась на нервной почве, так как не переносила блох.
Друзей из ветеринаров у Анатолия Григорьевича не было, и он позвал к собаке знакомого психиатра, который предложил немедленно отдать ее собачникам на мыло, но если те откажутся, то сделать всей семье прививки от бешенства.
Спаниеля две недели выдерживали в растворе тиофоса, посыпали ДДТ и другими азотно-туковыми удобрениями. В конце концов, знакомый психиатр заявил, что эти блохи имеют наследственное происхождение, прописал красавице Зоюшке седуксен и, почесываясь, ушел…
Больше всех своих друзей Анатолий Григорьевич обожал наиумнейшего кинокритика, который до того, как стал кинокритиком, работал лиллипутом в цирковой программе "Мечте навстречу". Но однажды, посмотрев четвертую серию "Ну, погоди!", он сказал задумчиво: "Это, конечно, не Феллини, но…" После этого Анатолий Григорьевич нарек его кинокритиком.
Чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич видного фотокорреспондента, который питал слабость к публичным процессам, ввязывался в любую драку и в два счета мог превратить самое замечательное лицо в портрет артиста Михаила Пуговкина. Поэтому-то Анатолий Григорьевич и считал своего друга фотокорреспондентом.
Еще чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич писателя, который на каждом торжестве тешил общество колкими эпиграммами-шутками на виновника торжества: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать пять лет!" И так было ежегодно… "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать шесть лет!.." "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать семь лет!"…
Гости, которые потоньше, обычно смеялись и аплодировали, а отдельные завистники, кривясь, находили несовпадение размера. "Вот приходите на мое тридцатилетие, — говорил им Анатолий Григорьевич, — тогда услышите!"
И когда на тридцатилетие писатель зачитал новую шутку-эпиграмму: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня тридцать лет!" — тут уж самые явные злопыхатели признали, что перед ними настоящий писатель.
Таким вот образом Анатолий Григорьевич собрал вокруг себя в высшей степени рафинированное, интеллигентное общество…
…Лично я прихожу в гости к Анатолию Григорьевичу не часто. По делу или когда совсем грустно.
Уже в дверях полиглот Федя стреляет в меня из самострела, выстрел которого совершенно несмертелен и безобиден. Остаются только ожоги, но и они через месяц-другой исчезают бесследно, оставляя после себя лишь буроватые рубцы… Красавица Зоюшка спит, покрыв лицо журналом "Работница". Из кухни доносится запах сгоревшего супа пополам с раскаленным алюминием. Анатолий Григорьевич сидит на стуле и слушает передачу цветного телевидения. Телевизор, правда, не цветной, но это не важно, потому что трубка все равно вышла из строя полтора года назад. Левым ухом он приник к экрану, а правое методично жует спаниель…
