— Лёш, так всё-таки, зачем тебе Ленка понадобилась? — отвлёк меня голос Тани.
— Тань, а ты представь, что мы с Сычом решили взять её на твоё место.
Это было лихо закручено, но в цель не попало.
— То есть Ленка вам обоим нравится? Как делить-то её будете? — ехидно нашлась Таня. Впрочем, Танины щеки побелели, а пальцы, как пауки, вцепились в мою скрепку.
— Тань, — вздохнул я. — Как я тебе уже сказал, я очень люблю Магду. Но твоя Ларионова очень нравится Сычу. А мне Сыч очень нравится. — Я встал и пошёл к выходу. На пороге оглянулся. — Тань, последняя просьба к тебе: памятуя о том, что теперь вы с Ларионовой не подруги, а конкурентки, не говори своей Лене о нашем с тобой разговоре. Не делай ошибок, ладно?
— А то что? — прищурилась Сиротина.
— А то плохая примера. Ты же знаешь, кто после Кристофа сядет в его кресло? Вы же с Магдой общаетесь не первый год. Как ты говоришь, дружите.
Повисла пауза.
— Вообще-то это шантаж, Лёш, — произнесла Таня.
— Вообще-то, это переговоры. Carpe Diem, Сиротина. Лови момент, ты же девочка умная?
— Хорошо, Лё... Алексей Михайлович. Я.… я сделаю, как вы хотите.
И я понял: я выиграл. Потому что это было в первый раз, когда Сиротина, обожавшая интимно «тыкать» мне, обратилась ко мне по имени-отчеству. «Шах и мат, Таня.» Насвистывая «maybe, maybe…», я вышел из кабинета.
«Сиротину я в любом случае заменю, — думал я. — А что касается Ларионовой, то это мы ещё подумаем... это мы ещё поглядим. В конце концов, мальчику из Бирюлёва очень хочется узнать, какими бывают девочки из Газпрома».
От Тани я направился прямиком к Кристенссену. Набросав с будущим тестем схему убиения «Ирбис», сел в служебный автомобиль, направил шофера в сторону «SAS». Подумал и набрал Магде.
— Как ты, милая? — «Как ты там, дорогая и нелюбимая?»
— Все хорошо. — Магда немного помолчала. — Скажи, Алексей, а что ты сегодня вечером делаешь? — осторожно начала она.
— Что, ты уже поговорила с этой стервой, а та настучала тебе про наш разговор о Ларионовой? — Ага, я всегда быстро пикировал. Правда, пройдя цензуру в моей голове, эта фраза по-датски приняла следующий вид: «Милая, тебе что, звонила Таня Сиротина?» Услышав вопрос, заданный ей прямо в лоб, Магда смутилась, а я разом решил поставить все точки над «i»:
— Магда, скажи, ты мне вообще доверяешь?
— Конечно, — неискренне ответила Магда.
— Хорошо, Магда. Это хорошо. А отцу своему ты доверяешь?
— А к чему последний вопрос, Алексей? — холодно спросила Магда. И я прямо увидел, как она морщит лоб и смотрит на свой мобильный с отвращением человека, заставшего в любимом смёрребрёд[4] нечто мерзко-склизкое.
— А к тому, — повысил я голос. — Позвони своему отцу и спроси у него, зачем ему нужна фирма «Ирбис». И если Кристоф ответит тебе на этот вопрос, то и я расскажу тебе, зачем я расспрашивал Сиротину... Магда, не придумывай историй там, где их нет, — рявкнул я повелительно. «И любовь тоже не ищи там, где её нет», — добавил я уже мысленно. Магда тут же сдулась. Впрочем, она всегда сдавалась от моего напора, взгляда, тона и диких укоротов, которые я периодически устраивал ей то ли от пустоты жизни в Германии, то ли поддерживая миф о загадочной русской душе (правда, в моем случае – еврейской). Закончив с Магдой, я чертыхнулся и позвонил Юльке.
— Привет, кукла. Как съемки, закончились? Подъедешь ко мне?
— Лёш, ты? Ну, естественно!
И вот моё «ну, естественно» пришло. С порога содрало с меня джинсы. Быстро залезло на меня, лихо меня обслужило, а потом уснуло. А я смотрел на неё, и думал, до чего ж мне тошно. Меня с души воротило и от этого дня, от Сыча и от Сиротиной. От Магды, которая всегда бесила меня и никогда не удовлетворяла. Мне было мерзко от самого себя. От того чувства внутренней несвободы, заставляющей меня трахать всё живое. От того, что я — такой, каким я был и какой я есть — уже никогда не стану нормальным человеком, у которого нормальные ценности: честность, порядочность. Друзья, задушевные беседы. Возможность хоть с кем-то поделиться своими проблемами и планами, даже если этим планам не суждено сбыться. Женщина, которая тебя любит. Семья. Ребёнок, который вырастет и возьмет самое лучшее от своих родителей. И, наконец, желание и возможность жить в стране, в который ты родился, которую ты любишь — и которой ты именно по этой причине не можешь простить ни своего родного отца, которого ты никогда не видел, ни матери, нашедшую радость в бутылке. Ни нищего, полуголодного, одинокого детства в задрипанном Бирюлёве.
