2 миллиона километров до любви - страница 28
Клаус – послушник буддийского монастыря
У меня, как у любимого ученика, были некоторые привилегии, но в целом я разделял тяготы жизни общинников. День начинался с трехчасовой медитации в небольших молельнях. Затем мы, босые, шли пешком по окрестным деревням, прося подаяния. В день проходили по шесть-восемь километров. Нам жертвовали преимущественно еду. Обычно жители выносили пригоршню риса или сваренные вкрутую яйца голубовато-зеленого цвета. Иногда давали съедобные листья разных растений, из которых мы делали салаты. В выходные дни стол был разнообразнее — приезжали паломники из разных уголков Таиланда. Прием пищи был один — в 9:30 утра. После этого никому не разрешалось есть до следующего дня. Разговаривать между собой, читать, слушать музыку было нельзя. Общинникам не положено было иметь никакой собственности. В мои обязанности входило мыть плевательницы за монахами. Это послушание было дано мне для воспитания смирения.
Сбор пожертвований ранним утром – этим мы с братьями-монахами регулярно занимались в Таиланде
Днем мы таскали воду из очень глубокого колодца. Ни электричества, ни водопровода в наших отшельнических жилищах не было. Любое хозяйственное занятие требовало спокойного и медитативного отношения, а все свободное время каждый проводил в своей хижине, предаваясь разным видам медитации.
Основных ее видов было три. Первая строилась на правильном дыхании. Нужно было следить, как потоки воздуха проходят через ноздри и легкие. Еще была медитация в движении, предполагающая, что надо концентрироваться на работе мышц при каждом шаге.
Цель состояла в том, чтобы сосредоточить на чем-то сознание и прогнать все посторонние мысли. Третья техника состояла из бесконечного повторения слова «Будда».
Временами, примерно раз в неделю, я встречал Урсулу. Женщины и мужчины жили отдельно, в разных частях монастыря. Правила требовали, чтобы во время общения с противоположным полом всегда присутствовал кто-то третий. Так что во время наших разговоров рядом была еще какая-нибудь сестра. Мы не должны были приближаться друг к другу более чем на три метра.
Для нас эти беседы служили большим утешением. Ей приходилось трудно. Очень многие женщины попадали в общину не в силу духовной потребности, а потому что хотели убежать от жестоких мужей. Они без конца болтали между собой и мешали Урсуле медитировать. При этом мы не обсуждали, что происходит у каждого из нас внутри. Я никогда не делился с ней своими впечатлениями о монастыре и о том, какие сложности возникают в духовном совершенствовании.
Раз в неделю устраивались «ночные бдения». Нужно было медитировать в движении с десяти вечера до шести утра. Мы ходили кругами, в основном в помещениях, потому что по ночам в этой местности выползали на охоту змеи, скорпионы и ядовитые муравьи. Для тех, кому было тяжело выдержать столь долгое бодрствование, Аджан Ча устраивал дополнительное испытание. Он ставил на бритую голову сонливого монаха большой стеклянный стакан. Ему самому и всем окружающим надо было предельно собраться и двигаться осторожно, чтобы стакан не разбился. В полумраке, в свете слабо мерцающих свечей это требовало больших усилий. Если это не помогало победить тягу ко сну, было еще более радикальное средство. Общинника, испытывающего трудности в борьбе с дремотой, сажали на край двадцатиметрового колодца: заснув, он точно бы свалился вниз и вряд ли бы выжил. Я несколько раз проходил это нелегкое испытание.
Стоит отметить, что такие практики вводились не из-за жестокости наставника и не из желания наказать непослушных. Аджан Ча не был сторонником жестких методов. Он ничего не требовал, а лишь давал советы тем, кто готов был подчиняться его водительству. Последователи учителя понимали: чтобы преуспеть на духовном пути, нужно быть готовым на все.
Одно из самых странных заданий, данных мне Аджаном Ча, было созерцание смерти. Причем практически в буквальном смысле этого слова — я должен был смотреть на трупы. Чтобы продлевать визу, мне нужно было регулярно ездить в Бангкок. Будучи членом известной всей стране общины, я получил разрешение на посещение морга, хотя для обычного гражданина доступ туда был закрыт. Также меня допускали в больничное отделение, где я присутствовал при вскрытии. Я видел, как человеческие тела — молодые и прекрасные, равно как и старые и морщинистые, — разрезают на куски специальными инструментами. Мой учитель считал, что такой опыт позволяет проникнуться идеей, что красота преходяща и временна. Вероятно, для меня подобные картины оказывались менее шокирующими, чем для других. Ведь еще в детстве я проявлял интерес к мертвому телу, так что в каком-то смысле привык к тому, как оно выглядит. Очень часто в моей жизни случались моменты, когда я чувствовал — смерть мне ближе, чем жизнь.
