Так прошло несколько лет. Саморазрушительное поведение привело к тому, что меня начали посещать пугающие видения. Перед глазами всплывали ужасные картины, похожие на те, что сейчас украшают обложки альбомов некоторых музыкальных групп, играющих тяжелый рок. Психика был в таком плачевном состоянии, что даже после одной дозы марихуаны мне казалось, что мои друзья перевоплощаются в монстров. Таким образом я проецировал своих внутренних демонов во внешний мир. Однажды, находясь под действием наркотиков, я наблюдал, как все человеческие лица вокруг превратились в черепа. Во время подобных галлюцинаций я начинал задыхаться. Накатывала волна страха, пробивал холодный пот. Мне отчаянно хотелось счастья, но вместо этого я погружался в тоскливую безнадежность.
Образно говоря, я потерпел кораблекрушение, был выброшен на берег и мучился от жажды, но пресной воды не находил, и приходилось пить соленую океанскую. Чем больше я прибегал к наркотикам в поисках облегчения, тем более становился зависим от них. Этот замкнутый круг невозможно было разорвать. Сила воли не действовала. Вместо того чтобы обрести радость и покой, я лишь подрывал свое здоровье и, что намного хуже, губил свою душу. В конце концов я оказался на самом дне общества, и погружение в преступную среду было неизбежно. Мне постоянно не хватало денег, и я начал грабить магазины, а также воровал порнографическую литературу из лавок в Репер-бане (гамбургский квартал красных фонарей), чтобы продавать эти журналы туристам. Меня арестовывали и сажали в тюрьму, но не надолго — как правило, на несколько дней. Знакомство с откровенными журналами навело меня на мысль о новом источнике дохода. Чтобы подзаработать, я с готовностью стал сниматься обнаженным для многочисленных бульварных изданий.
По вечерам я пел в ночных клубах и на фолк-вечеринках, а также пил до посинения, чтобы забыть о бессмысленности существования и отсутствии друзей. Иногда, когда я бродил по задворкам Репербана, проститутки, выходившие покурить, жалели меня и нежно гладили по волосам или по щеке. Они не пытались заполучить меня в качестве клиента, а просто приветствовали как знакомого. Но даже эти малозначимые проявления участия и ласки трогали меня, потому что других в моей жизни практически не было. Насколько же я был тогда бесприютен и одинок! Я все время находился «в бегах» — бежал от себя, от полиции, от матери, от всего мира, от Бога. И при этом нисколько не приближался к желанному счастью.
У меня никогда не было отца, который бы наставил и утешил, который бы напутствовал меня, отправив в вольное плавание. У меня не было дома, куда можно было бы вернуться, подобно блудному сыну. Со стороны могло показаться, что Клаус — самоуверенный и неукротимый гордец, но в душе у этого крутого парня жила одна лишь тоска. Как ветер гонит осенний лист, так и меня носило целыми днями по улицам, так что я никогда не знал, где окажусь завтра.
Я поступил в Гамбургский университет, но на занятия ходил редко. При этом вместе с другими студентами часто и с удовольствием принимал участие в антиправительственных демонстрациях и митингах против капитализма. Хотя, надо признаться, левые идеи сами по себе меня не особо привлекали, но казалось, что анархические лозунги могут помочь решить мои проблемы. Идеология анархистов позволяла возложить вину за обрушившиеся на меня беды на прогнившую социальную систему, разложение нравов и несовершенные общественные институты, главным из которых по-прежнему оставалась Церковь. Хоть я и не желал признавать, что страдаю, но тайная мука всегда отражалась у меня в глазах. По утрам, глядя в зеркало, я видел мрачного и пугающего призрака, существо не от мира сего, стремительно теряющее человеческий облик.
У меня все чаще возникали проблемы с законом. Окружающим было все труднее меня остановить, если я на что-то решился. В конце концов, что мне было терять? Ни алкоголь, ни секс, ни наркотики уже не дарили облегчения. Мне было все невыносимее жить с этой черной дырой внутри. Надо было искать выход. Я задавался вопросом, существует ли он вообще? Есть ли на свете настоящее счастье? Однако даже если его нет, все равно жить так дальше было невозможно.
