– На самом деле там есть лесенка вниз,- продолжал таксист.- Если случится пожар или землетрясение, все водители должны бросить свои машины и эвакуироваться по этой лесенке. Снизу до станции Сангэндзяя два шага. А уж оттуда на Сибую за десять минут доберетесь.
– Никогда не слышала про пожарные выходы на хайвэях,- сказала Аомамэ.
– Да, о них мало кому известно,- кивнул таксист.
– Но разве это по правилам? Никакой ведь эвакуации не объявлено… А если поймают?
Водитель выдержал паузу.
– Кто его знает, что там за правила. В деталях я и сам не разбираюсь. Но если подумать, вреда от этого никакого. А значит, и наказания можно не опасаться. Надзора за такими объектами, как правило, не ведется. Все знают: служащих в Дорожной ассоциации пруд пруди, а как до дела доходит – вечно рук не хватает…
– И что же там за лесенка?
– Обычная пожарная. Помните, какие на старых многоэтажках сбоку приварены? Ничего опасного. Всех ступенек – этажа на три, спускаешься без проблем. Калитка на входе заперта, но ограда совсем не высокая, было бы желание – любой перелезет.
– Значит, вы уже спускались? – уточнила Аомамэ. Таксист ничего не ответил. Только слабо улыбнулся
в зеркале. Как хочешь, так и понимай.
– В общем, решайте.- Он легонько постучал в такт музыке пальцами по баранке.- Хотите провести в машине пару часов под хорошую музыку, я не против. Но если действительно спешите на важную встречу – я бы не сказал, что выхода нет…
Нахмурившись, Аомамэ скользнула взглядом по часам на руке. Подняла голову, огляделась. Справа громоздился черный «мицубиси-паджеро», покрытый тонким слоем белесой пыли. За рулем, скучая, курил в окно молодой парнишка. Длинноволосый, загорелый, в малиновой ветровке. Багажное отделение забито потертыми досками для виндсерфинга. Прямо перед ним застрял мышиный «Сааб-900». Затемненные стекла, наглухо закрытые окна. Ни малейшего шанса разглядеть, что за люди внутри. Вся машина до блеска отполирована. Встанешь рядом – можно смотреться, как в зеркало.
Перед их такси маячил красный «судзуки-альт» со вмятиной на бампере и номером округа Нэрима*. За рулем сидела молодая мать. Ее дочка лет четырех от нечего делать забралась на заднее сиденье с ногами и без остановки подпрыгивала. Оборачиваясь то и дело, измученная мамаша пыталась ее унять. Все, что она говорила, читалось по губам сквозь стекло. Та же картина, что и десять минут назад. Десять минут, за которые ничто никуда не сдвинулось.
* Нэрима – административный округ в пригороде Токио.
Аомамэ собралась с мыслями. И выстроила все факты в порядке приоритетов. Долго решать не пришлось. Да и «Симфониетта» как раз подходила к концу.
Достав из сумки очки от солнца, Аомамэ нацепила их, выудила из бумажника три тысячные купюры и протянула таксисту.
– Я здесь выйду,- сказала она.- Опаздывать никак нельзя.
Водитель кивнул и взял деньги.
– Чек выписать?
– Не нужно. Сдачу оставьте себе.
– Спасибо! – улыбнулся водитель.- Ветер сильный, вы уж там поосторожнее. Смотрите не поскользнитесь.
– Постараюсь,- обещала она.
– Да, вот еще что! – добавил таксист, обращаясь к зеркалу.- Главное правило: «Все немного не так, как выглядит. Не верь глазам своим».
«Все немного не так, как выглядит»,- повторила про себя Аомамэ. И нахмурилась:
– Вы о чем?
– Иначе говоря,- пояснил водитель, осторожно подбирая слова,- вы сами собираетесь выйти за грань обычного хода событий. Согласитесь, обычные люди не спускаются с хайвэя через пожарные выходы средь бела дня. Тем более женщины…
– Да уж,- согласилась Аомамэ.
– А поэтому,- продолжал таксист,- все, что случится дальше, будет выглядеть чуть-чуть не так, как обычно. У меня уже есть такой опыт, я знаю. Главное – не верь глазам своим. Настоящая реальность только одна, и точка.
Аомамэ озадаченно замолчала, пытаясь переварить услышанное. Тем временем оркестр отыграл «Симфониетту», зал взорвался овациями. Это была запись живого концерта. Яростные аплодисменты не смолкали. То и дело слышались крики «браво!». Перед глазами Аомамэ проплыл сияющий лик дирижера, отвешивающего перед публикой поклон за поклоном. Вот он поднимает голову, жмет руку концертмейстеру, вот оборачивается, воздевает к небу ладони, приветствуя оркестр,- и, вновь повернувшись к публике, сгибается в очередном поклоне. Когда слушаешь долгие аплодисменты не в жизни, а в записи, постепенно перестаешь воспринимать их как аплодисменты. И потом уже слышишь только шелест бесконечной песчаной бури на каком-нибудь Марсе.
