— Ну что, завтра — большая игра? — сказал я, футбольный болельщик средней активности.
Гэз, с нешуточной яростью во взгляде:
— Если дело пойдет, как на прошлой неделе, мясорубка будет та еще.
Барри встал:
— Кому еще чего-нибудь из бара принести?
Со всех сторон кивки и одобрительное похрюкивание. Гэз и Джордж, похоже, решили всю ночь напролет трепаться про «Лидс юнайтед». Пол Келли поглядывал на часы, качая головой.
Я встал, одним глотком допил виски:
— Давай подсоблю.
У дальнего конца стойки Кэтрин болтает с барменом и машинисткой Стеф.
Откуда ни возьмись — Барри Гэннон:
— Ну, и что у тебя за план?
— Хадден пробил мне интервью с Джорджем Олдманом. Завтра утром.
— Так что же ты не радуешься?
— Он не хочет, чтобы я давил на Олдмана по части нераскрытых дел. Сказал мне, чтобы я собирал пока всякое предварительное дерьмо и поговорил с родственниками, если они согласятся.
— Поздравляю вас с Рождеством, дорогие родители пропавшего, скорее всего, мертвого ребенка. Санта-Эдди с удовольствием напомнит вам об этом кошмаре.
Мой ход:
— Да ладно, они все равно будут следить за делом Клер Кемплей, так что воспоминаний и без меня будет достаточно.
— Да, ты им только поможешь. Катарсис. — Барри улыбнулся и окинул взглядом клуб.
— Они все как-то связаны. Я знаю.
— С чем связаны? Три пива и…
Я отвлекся, спохватился:
— И виски с водой.
— …и виски с водой.
Барри Гэннон смотрел на Кэтрин.
— Везет же тебе, Данфорд.
Мне, оглушенному чувством вины и волнением, — слишком много виски, слишком мало виски — весь этот разговор казался странным.
— Что ты хочешь этим сказать? Что ты имеешь в виду?
— Сколько у тебя времени?
— Пошел ты на хер, я устал и не хочу играть в эту игру.
— A-а. Я понял, что ты имеешь в виду.
Но Барри уже повернулся к какому-то лохматому рыжему пацану, тощему, как карандаш, в толстом бордовом костюме; нервные черные глаза стрельнули в мою сторону из-за плеча Барри.
Боуи хренов.
Я попытался прислушаться к их разговору, но пернатое платье на крошечной сцене урезало «Не забудь же помнить».
Я взглянул вверх, вниз, снова на стойку.
— Ну как, развлекаешься? — У Кэтрин был усталый взгляд.
Я подумал: начинается.
— Ты же знаешь Барри. Грубиян, — сказал я шепотом.
— Грубиян? Кто бы говорил.
Игнорируя одну наживку, бросаюсь на другую:
— А ты как?
— Что — как?
— Не скучаешь?
— О да, я просто обожаю стоять у барной стойки в полном одиночестве за двенадцать дней до Рождества.
— Ты не одна.
— Была, пока Стеф не пришла.
— Могла бы подойти к нам.
— А меня не позвали.
— Бедная деточка, — улыбнулся я.
— Ну, давай, раз уж спрашиваешь. Я буду водку.
— Я, пожалуй, тоже.
От холодного воздуха лучше не стало.
— Я тебя люблю, — говорил я, не в силах удержать равновесие.
— Давай, любовь моя, садись в такси, — женский голос, голос Кэтрин.
От дезодоранта с запахом сосны в салоне мне стало еще хуже.
— Я тебя люблю, — говорил я.
— Смотри только, чтобы он мне там не блеванул, — крикнул через плечо водитель-пакистанец.
Сквозь сосну пробивался запах его пота.
— Я тебя люблю, — говорил я.
Ее мать спала, отец храпел, а я стоял на коленях в туалете.
Кэтрин открыла дверь, включила свет — я снова чуть не сдох.
Рвота, поднимаясь по горлу, обжигала и причиняла мне боль, но я не хотел, чтобы это кончалось. А когда фонтан наконец иссяк, я надолго замер, тупо уставившись на виски, на кусочки ветчины, плавающие в унитазе, на кусочки, лежащие на полу.
Кэтрин положила руки мне на плечи.
Я пытался определить, кому принадлежал голос, звучавший у меня в голове: «На самом деле есть люди, которым его действительно жаль. Кто бы мог подумать, что такое возможно».
Кэтрин сунула руки мне под мышки.
А я совсем не хотел вставать. Когда я наконец поднялся на ноги, то заплакал.
— Ну что ты, родной, — прошептала она.
Три раза за ночь я просыпался от одного и того же сна.
Каждый раз я говорил себе, что я в безопасности, что мне ничего не грозит, что надо снова заснуть.
Каждый раз я видел один и тот же сон: на улице, среди частных домов, стоит женщина, кутается в красную кофту и выкрикивает десятилетнюю ярость мне прямо в лицо.
Каждый раз большая черная птица, кажется ворона, спускается с неба, отливающего тысячами оттенков серого, и вцепляется в ее красивые светлые волосы.
