— Я просто хочу засыпать и просыпаться, как все нормальные люди.
Она села и сняла свою желто-зелено-коричневую полосатую кофту. Я попытался облокотиться на правую руку, теребя левой маленькие пуговки-цветочки на ее блузке.
— Понимаешь, раньше мне было очень важно, чтобы никто никогда не забыл ее, чтобы никто никогда не говорил о ней, как о мертвой, в прошедшем времени.
Моя левая рука расстегивала молнию ее юбки, ее рука была на моей ширинке.
— Понимаешь, мы с Джефом не были счастливы. Но когда у нас появилась Жанетт, все это как будто приобрело смысл.
Во рту у меня был вкус соленой воды, ее слез и мощного, непрекращающегося ливня слов.
— Но уже тогда, когда она была совсем крохотной, я иногда лежала по ночам и думала, что я буду делать, если с ней что-то случиться; я видела ее мертвой, лежала без сна и видела ее мертвой.
Она слишком крепко сжимала мой член, моя рука была у нее в трусах.
— Чаще всего мне виделось, что она попала под машину или под грузовик, что она лежит на дороге в своем маленьком красном пальтишке.
Я целовал ее грудь, спускался по животу, бежал от ее слов и поцелуев вниз, к ней между ног.
— Но иногда я видела ее задушенной, изнасилованной и убитой. Я бежала к ней в комнату, будила ее и обнимала, обнимала, обнимала.
Ее пальцы путались в моих волосах, сдирали болячки, моя кровь была у нее под ногтями.
— И когда она не пришла домой, все эти кошмары, которые я себе представляла, весь этот ужас, все — сбылось.
Моя рука горела, ее голос — белый шум.
— Все сбылось.
Я — жесткий быстрый член в ее мертвой комнате.
Она — крики и шепот в темноте.
— Мы хороним своих мертвецов заживо.
Я тянул ее за сосок.
— Под камнями, под травой.
Кусал мочку ее уха.
— Мы слышим их каждый день.
Сосал ее нижнюю губу.
— Они говорят с нами.
Сжимал ее бедра.
— Они спрашивают нас: почему? почему? почему?
Я — все быстрее и быстрее.
— Я слышу ее каждый день.
Быстрее.
— Она спрашивает: почему?
Быстрее.
— Почему?
Сухая болезненная кожа на сухой болезненной коже.
— Почему?
Я думал о Мэри Голдторп, о ее шелковых трусах и чулках.
— Она стучит в эту дверь и хочет знать почему.
Быстрее.
— Она хочет знать почему.
Мой сухой край о ее сухой край.
— Я слышу, как она говорит: «Мамочка, почему?»
Я думал о Мэнди Уаймер, о ее задравшейся деревенской юбке.
— Почему?
Быстро.
Сухо.
В голове — другой Гарланд.
Конец.
— Я больше не могу одна.
Чувствуя свой сухой раздраженный член, я слушал, как она говорила сквозь темноту.
— Они отобрали ее у меня. А потом Джеф, он…
Лежа с открытыми глазами, я думал о двуствольных винтовках, о Джефе Гарланде, Грэме Голдторпе, о чертовом круговороте.
— Он был трус.
Фары проезжающей мимо машины проволокли по потолку тени. Интересно, Джеф выбил себе мозги здесь, в этом доме, в этой комнате, или где-то в другом месте?
— Все равно кольцо всегда болталось на пальце.
Я лежал в постели вдовы и матери и думал о Кэтрин Тейлор. Я зажмурил глаза, как будто меня здесь не было.
— А теперь вот Джонни.
Я насчитал только две спальни и ванную. Интересно, где спал брат Полы Гарланд? Джонни спал в спальне Жанетт?
— Я не могу так больше жить.
Я нежно гладил свою правую руку, ее шепот плескался вокруг меня, качая на краю сна.
Была ночь перед Рождеством. В темном лесу стоял новый бревенчатый сруб, в его окнах горели желтые свечи. Я шел по лесу, под ногами был легкий снег. Я шел домой. На крыльце я отряхнул ботинки от снега и открыл тяжелую деревянную дверь. В очаге горел огонь, и комната была наполнена ароматом домашней стряпни. Под идеальной новогодней елкой лежали красиво упакованные коробки с подарками. Я вошел в спальню и увидел ее. Она лежала под рукодельным лоскутным покрывалом, ее золотые волосы разметались по клетчатым подушкам, глаза ее были закрыты. Я сел на край кровати, расстегнул свою одежду, тихо скользнул под одеяло и прижался к ней. Она была холодной и мокрой. Я попытался нащупать ее руки и ноги. Я сел в кровати и откинул покрывало и одеяла — все было красным. Только голова и грудь, распоротая по швам. Ни рук ни ног не было. Я прощупал одеяла. Ее сердце с тупым стуком упало на пол. Я поднял его своей перебинтованной рукой. Пыль и перья прилипли к крови. Я прижал грязное сердце к ее груди, гладя ее золотые локоны. Волосы остались у меня в руке, отстав от ее головы. Я лежал на кровати, весь в крови и перьях, в ночь перед Рождеством, и тут кто-то постучался в дверь.
