Дверь такси захлопнулась за моей спиной.
Я подпрыгнул.
На пассажирской двери «вивы» были коричневые разводы.
Мать шла за мной, закрывая сумку.
Я сунул левую руку в правый карман.
— Что ты делаешь?
— Мне надо ехать.
— Не глупи, мальчик.
— Мама, ну пожалуйста.
— Ты нездоров.
— Мам, прекрати.
— Нет, это ты прекрати. Не смей так со мной поступать.
Она попыталась выхватить у меня ключи.
— Мама!
— Ненавижу тебя за это, Эдвард.
Я сдал задом на дорогу, в глазах — слезы и черные вспышки.
Мать стояла перед домом и смотрела, как я уезжаю.
Однорукий водитель.
Красный свет, зеленый свет, желтый свет, красный.
Плачет на стоянке «Редбека».
Черная боль, белая боль, желтая боль, снова и снова.
Комната 27 — нетронута.
Одна рука льет холодную воду на затылок.
С лица в зеркале стекает старая коричневая кровь.
Комната 27 — вся в крови.
Двадцать минут спустя: проселочная дорога в Фитцвильям.
Еду, держась одной рукой за зеркало заднего обзора, зубами сдираю крышку с пузырька парацетамола, глотаю шесть штук, чтобы унять боль.
Фитцвильям на горизонте: грязно-бурый шахтерский поселок.
Моя пухлая белая правая рука на руле, левая шарит по карманам. Здоровой рукой и зубами разворачиваю вырванную из редбекского справочника страницу.
Ашворт, Д., Ньюстед-Вью, дом номер 69, Фитцвильям.
Обведено и подчеркнуто.
На железном мосту, ведущем в поселок было написано: НАХЕР ИРА!
— Эй, пацаны! Где тут Ньюстед-Вью?
На автобусной остановке три подростка в больших зеленых штанах курили одну сигарету на троих и харкали розовой слизью.
— Чего те? — переспросили они.
— Ньюстед-Вью.
— У ларька направо, потом налево.
— Спасибо большое.
— Еще бы.
Я с трудом поднял стекло, отъехал и заглох. Три пары больших зеленых штанов разразились большим розовым фонтаном и замахали мне растопыренными пальцами.
Под повязкой четыре пальца слиплись в один.
У ларька направо, затем налево, на Ньюстед-Вью.
Я припарковался и заглушил двигатель.
Ньюстед-Вью представляла собой один длинный ряд террас, выходящих на грязный, заросший вереском пустырь. Между ржавеющими тракторами и кучами металлолома паслись пони. Свора собак бегала по улице, гоняя целлофановый пакет. Откуда-то доносился детский плач.
Я ощупал карманы куртки. Вытащил ручку. В животе у меня было пусто, в глазах стояли слезы.
Я смотрел на белую правую руку, которая никак не хотела сгибаться, на белую правую руку, которая никак не хотела писать.
Ручка медленно скатилась с повязки и упала на пол машины.
Дом шестьдесят девять по Ньюстед-Вью — аккуратный садик и давно не крашенные оконные рамы.
Внутри светился телевизор.
Тук-тук.
Левой рукой я включил диктофон, лежавший в правом кармане пиджака.
— Здравствуйте. Меня зовут Эдвард Данфорд.
— Чего вам надо? — спросила не по годам седая женщина сквозь кривые зубы и ирландский акцент.
— Джеймс дома?
Засунув руки глубоко в карманы голубого халата, она сказала:
— Вы ведь из «Пост», да?
— Да.
— И вы — тот человек, который говорил с Терри Джонсом?
— Да.
— Чего вы хотите от нашего Джимми?
— Я просто хочу с ним переговорить, вот и все.
— Он уже досыта наговорился с полицейскими. Хватит ему уже обсуждать это. Особенно с такими, как…
Я схватился за дверную раму, стараясь не выйти из себя.
— С вами что, какая беда приключилась?
— Да.
Она вздохнула и пробормотала:
— Ну, заходите, посидите. Выглядите вы что-то совсем неважно.
Миссис Ашворт повела меня в гостиную и усадила в кресло, стоявшее слишком близко к камину.
— Джимми! Тут пришел этот господин из «Пост», хочет тебя видеть.
Левая щека у меня уже горела; со второго этажа донеслись два глухих удара. Миссис Ашворт выключила телевизор — комната погрузилась в оранжевую мглу.
— Жаль, что вы раньше не приехали.
— Почему?
— Ну, я-то сама не видела, а люди говорят, что к нам тут полицейских понаехало — пруд пруди.
— Когда?
— Около пяти утра.
— Куда? — спросил я, глядя через полумрак на школьную фотографию на телевизоре. Мне ухмылялся длиноволосый юноша, узел его галстука был размером с его лицо.
— Сюда. На нашу улицу.
— Сегодня, в пять утра?
— Да, в пять. Никто не знает, почему, но люди думают, что это…
— Мам, заткнись!
Джимми Ашворт стоял в дверях в старой школьной рубашке и лиловых трениках.
