И странно... Жизнь окрашивалась то в терпимые, то в мутные, то в безысходно мрачные тона.
Все от точки зрения.
Когда я смотрел назад, в недавнее прошлое, теперешняя наша жизнь казалась чуть ли не раем... Давно ли мы замерзали на снегу ночью, скрываясь, как волки, в зарослях и лесах... А теперь мы имеем кров и пищу... нас лечили, о нас заботились, сколько возможно...
Когда же я сравнивал с далеким прошлым, давно прошедшим, на душе становилось серо до мути.
Следующие строки я пишу только потому, что ведь так, как мы, жили все в этом большом городе... А в других больших городах жили неизмеримо хуже.
Маленькая комната, где нас трое или четверо. Не топлено ... Никто не топил этой зимой в Одессе. А измученный после болезни организм просит тепла. Тепло иногда и приходит утром с солнцем. Проснешься рано и долго ждешь этого красноватого, первого луча., который, загоревшись красным пятном, желтея и теплея, двигается по стене. По его движению мы научились узнавать и время.
Часов ведь нет...
Когда немножко нагреет комнату, начинается комично мерзкое занятие. Ужасно трудно от них избавиться. Для этого надо постоянно менять белье. Если перемен нет, мыть надо. И моется, но ведь в холодной воде. Для горячей надо дров. А другие вещи, например, которыми укрываешься, разные фрагменты бывших пальто, их надо бы продезинфицировать. Но это не так просто. Конечно, в конце концов, справляются, но путем упорной борьбы. Борьба ведется: или просто охотой, или стиркой, или утюгом ... Сильно горячим утюгом выгладить вещи по швам очень хорошо... Рекомендую всем впавшим в социализм...
Затем следует приготовление какого-то суррогата чая или кофе на керосинке... Ого, какая это возня!.. Фитили не горят, вечно что-то портится ... Скучно и грязно... И никаких способностей.
Мы ведь были артисты, поэты и писатели и
.. рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв ...
* * *
А тут...
Надо стоять в очереди за керосином несколько часов, потом бежать куда-то за хлебом, потом... Потом уборка комнаты, мытье посуды, стирка, починка, тысячи этих изводящих мелких дел. Потом надо взять обед. Опять бежать куда-то в очередь. С обедом мы устроились поразительно дешево. 18 рублей обед... Но это потому, что... словом, через кого-то мы стали семьей какого-то "спеца". Обед состоял из какого-то варева вроде супа или борща, без мяса, конечно.
Кроме того, каша. Каша перемежалась: гречаная, пшенная и "шрапнель". Шрапнель многие саботировали. Другие, более смиренные, съедали. Мы брали два обеда на троих.
Общее правило после тифов: зверский голод. Надо жиров. Их и покупают. За деньги все можно достать пока. Но ведь денег хватит еще на некоторое время, а дальше что?..
Что дальше?..
Гонишь эту мысль, пока светло.
Почитаешь у окна в кресле. Окно низкое и выходит на улицу. Видишь людей, иногда они любопытно засматривают в окошко. Тогда непременно кто-нибудь обеспокоится, не выследили ли уже!..
* * *
Я читал, что попалj. Но больше всего мне нравился одна польский роман. Действующие лица исключительно графы и князья. Описывается великосветская охота, балы и все это remue-ménage[20] большого света. Княжна Гальшка Збаражская правит четверкой великолепных лошадей, окруженная свитой не ниже барона. Ее брат никак не может жениться на девушке колоссального состояния, потому что она не записана в какую-то родословную книжку.
Мне доставляло искреннее удовольствие сопоставление этого мира с тем, что шмыгало у меня за окном... Для любителей контрастов это было весьма недурно...
Сыну Ляле, который лежит с отмороженными ногами и голодает между приступами "возвратного" тифа, тоже нравиться польский роман. Но иногда он швыряет книжку и с неподражаемым выражением апострофирует:
- Буржуи проклятые...
Когда же дело осложняется какой-нибудь психологической драмой, он презрительно прибавляет:
- О "нравственного жиру" бесятся ...
* * *
И действительно...
Немножко смешными кажутся эти "душевные страдания", когда все "живы и здоровы" и находятся в полной безопасности.
Мы знаем только две "психологические" муки; когда близким людям грозит тяжкая болезнь или смертельная опасность...
