Следователь Васильев позвонил в другое отделение больницы, чтоб узнать про мальчиков, а им уже вовсе лучше, их даже перевели в обычную палату.
Ему очень хотелось посмотреть в глаза дочери бабы Дуси. Но он к ней не пошел. И вот почему — сам объяснял: та ведь очень удивится, что сравнительно нестарый и представительный мужчина без пуза и лысины так пристально в глаза смотрит. Если на предмет познакомиться, то очень не ко времени, у меня большое горе.
А про что вы спрашиваете, так я даже не понимаю, откуда у мамочки студень, лично я с Нового года не варила, никакого соображения не имею, где мамочка студень достала. Может, кто из ее старушек подарил. У меня такое горе, так что вы меня не обижайте, очень прошу.
Все! Простой расклад: бабка не верила, что правнучка болела из-за кошек, да, пожалуй, кошечек она любила поболее, а дочь ее, напротив, внучечку любила поболее, чем родную неуступчивую маманю.
Дело заводить не надо, поскольку никакого дела нет.
Следователь Васильев рассказывал, он как-то привычно подумал, что ему никого не жалко. Нет, это он малость хватил. Пожалуй, старушку все-таки чуток жалел. Ведь она же, поди, поверила, что дочь собиралась отравить ее, а иначе откуда большой инфаркт, он же, все говорят, от больших переживаний: ну да, ты ростишь-ростишь детей, а они не могут дождаться, пока ты самостоятельно освободишь для них кусочек жилой площади.
А вот интересно, дочь переживает или нет. Конечно, переживает, брала грех на душу. Да и мамочку жалко. Хорошо, все обошлось исключительно законным и естественным порядком.
Да, следователь Васильев привык в текущей жизни мало чему удивляться и мало кого жалеть.
И вдруг он вспомнил про кошек. Вот их-то точно выгонят из дома. Да, кошечек он малость жалел. И трехногую собачку.
Журнал "Нева" № 12 (2008)
На войне Елена Васильевна уцелела главным образом из-за своего красивого почерка.
Тут так. После школы ее призвали в армию и обучили на санинструктора, ну да, если ранили друга, перевяжет подруга, но перед тем, как отправить их по ротам, каким-то подробностям будущих подвигов решили недельку-другую подучить в госпитале.
Подучили. И вот перед самым отправлением на передовую фронта отвечающий за них человек собрал их вместе и велел написать заявления (уж зачем, сказать трудно). Он стал просматривать эти бумажки и вдруг буквально изумился. Это чье заявление? Такая-то. А ты сколько классов кончила? Десять. Все свободны, а с тобой, Лена, мы потолкуем. У тебя почерк на удивление понятный и красивый. А ты грамотная? Да, совсем грамотная, почти без ошибок.
Ты неслабенькая, вижу (и это правда, Елена Васильевна была хоть и среднего роста, но тугонькая, крепкая, круглое лицо с постоянным румянцем), в боевых ротах ты была бы на месте, но и нам как раз нужна девушка с красивым почерком и грамотная. Будешь вести наши бумаги.
Все! До конца войны Елена Васильевна прослужила в госпитале. Это был такой передвижной хирургический госпиталь, километрах в ста от передовой. Наши назад — госпиталь назад, вперед — вперед, на месте — значит на месте.
Так она с бумагами и прослужила. Нет, все одно война — бомбежки, подневольная передвижная жизнь, но все же раненого друга с поля боя не выносила ни разу.
А звания получала. Начала войну рядовой, а закончила гвардии сержантом. И сколько-то медалей получила.
Когда после войны Елена Васильевна стала вольным человеком, оказалось, что теперь она должна о себе заботиться исключительно сама. И одна на всем свете: отца убили, мама умерла от голода, деревянный их домик как вполне бесхозный соседи в холодные зимы пустили на дрова. То есть одна, ничего делать, помимо красиво писать, не умеет, и жить негде (ночевала у дальних родственников, в ванну на ночь матрас клали).
Да, а городок был маленький, с трех сторон его окружали немцы, а четвертой стороной он упирался в море. В городок немцы так и не вошли, но лупили от души, так что городок был почти полностью разрушен. А в разрушенном городке какая работа и какое жилье?
На войне, пожалуй, мечтала: вот потом мы заживем весело и красиво, и я выучусь на врача или учителя. Это понятно.
