На Махаббат было покрывало из красивых египетских знамен, на груди у нее национальный символ — серп луны, опоясывающий крест. Они сказали мне: «Мы пришли обрадовать тебя, о Хикмат, мы одержали блестящую победу над английским правительством, ибо впервые заставили его выполнить наше требование».
«Мы добились независимости?» — спросила я.
Суад ответила, и лицо ее осветилось чудной, незабываемой улыбкой: «Мы будем считать себя независимыми и никак не связанными с Англией».
В маленькой Махаббат заговорила кровь храброго отца, которая текла в ее жилах, и она горячо сказала немного театральным тоном: «Пусть будет Египет второй Ирландией, пусть Англия делает что хочет, мы все готовы отдать жизнь за свободу родины». Сказав это, она выставила вперед свою едва начинающую формироваться грудь, как будто под пулю неприятеля. Как была ты красива в этот миг, о Махаббат! Что смогла бы ты сделать, будь ты мужчиной, имея такую большую чистую душу!
Нас прервало пение Фаттумы и Умм Мухаммед. Они все время прислушивались к нашему разговору. Фаттума, побуждаемая чувством патриотизма, начала танцевать народный танец, напевая песни на верхнеегипетском диалекте. Мы ничего не могли понять из ее пения, кроме некоторых слов, которые часто повторялись: «Мы добыли независимость, о девочки». Нельзя было не рассмеяться, глядя на ее танец. Это немного успокоило волнение моих подруг.
Хурия бросала на Фаттуму внимательные взгляды. Она силилась разгадать ее душу и как бы спрашивала себя: «Понимает ли эта неграмотная, неразвитая женщина смысл слов, которые не может даже произнести как следует? Или же она просто заразилась нервным состоянием окружающих ее людей?» Затем Хурия спросила со своей обычной деликатностью: «Что значит — мы добыли независимость, о тетя Фаттума?»
Однако Фаттума поняла ее и сказала с лукавством: «Это значит, что мы выгнали англичан из Египта».
Хурия улыбнулась, ее смуглое румяное лицо выражало радость, она поняла, как сильно в народе национальное чувство.
Поистине, когда патриотизм проникает в душу народа и укрепляется в ней, то такой патриотизм, высокий, вечный, не умирает и не может быть побежден.
Мамочка закрывала окна и двери. Маленькая Махаббат заметила это, поняла, что беспокоит маму, и сказала ей:
— Не бойся, тетушка, египетское правительство солидарно с народом в требовании полной независимости, египетские министры больше не поддерживают англичан.
Однако она тут же раскаялась в своей последней фразе, когда увидела, как Хурия побледнела и низко опустила голову, бросив на нее взгляд, полный страдания и упрека. Эта бедняжка продолжала тайно страдать оттого, что некогда ее отец, цепляясь за свой пост, поддерживал англичан и, чтобы найти оправдание перед собственной совестью, говорил, что жертвует своим спокойствием и честью и несет бремя ответственности в критический момент, защищая общественные интересы и боясь, что Англия покончит с последними остатками нашего национального существования.
Суад пожалела Хурию и поспешила исправить ошибку Махаббат. «Наши министры прежде всего египтяне, — сказала она, — но они были обмануты видимостью добрых намерений Англии, теперь же они вернулись в лоно народа».
Хурия поблагодарила ее взглядом.
Подруги пригласили меня пойти с ними на улицу; их ждал украшенный красивыми знаменами экипаж. Мамочка, которая еще недавно не разрешала мне уходить из дому, стала меня торопить.
Не успели мы выйти на улицу, как наше внимание привлекла трогательная сцена: шейх Абд-Рабих обнимал учителя Масиху и радостно говорил: «Мы с тобой братья, о учитель Масиха, и нам не подобает ссориться», а Масиха тоже обнимал его, как брата, которого не видел несколько лет. Вокруг них собрался народ, все аплодировали и кричали: «Да здравствует единство!»
Я посмотрела на своих подруг и увидела на глазах у всех слезы.
Мы сели в экипаж и поехали по туземным улицам Каира. На площади Абдин мы пробыли около часа. Вся площадь была заполнена слушателями Аль-Азхара[19], студентами высших учебных заведений и учениками средних школ. Их окружал народ. Все они направились к домам Саад Заглюля и Баселя
