— Ты что, бездельник… не знаешь, где он? Прикидываешься дурачком? Или ждешь, чтобы я приехал сам и нашел его? Ладно, я приеду и возьму его!.. Подожди!
* * *
Это случилось в нашей деревне Заркун в те памятные дни, дни революции 1919 года, о которых у нас вспоминают до сих пор и всегда говорят при этом о мужестве египтян, об их борьбе за независимость, о конституции и повторяют историю Сейида абу-Джабаля. Рассказывают, как он пришел из Деменхура и скрывался и что сделали с ним, когда схватили. Хотя все знают эту историю со всеми подробностями с начала до конца, однако ее передают из уст в уста снова и снова, и она обрастает все новыми подробностями.
Кто-нибудь начинает: «Ты помнишь, он убил двух англичан… взял винтовки, а солдат бросил в канал в одежде… Разве не так это было?.. Всю жизнь англичане убивали наших людей, отбирали у нас урожаи, сосали нашу кровь и угоняли наших детей на войну. Он отомстил двум из них… так им и надо!.. Нет, молодец Сейид! Видно, сын хорошего отца. Дела облагораживают человека. Он настоящий сын своего отца…»
Однако наступил вечер, после которого каждый честный человек со стыдом стал произносить название своей деревни… Ни один человек у нас, когда его спрашивали: «Откуда ты?» — не мог в то время ответить: «Я из Заркун». В конце концов мы дали деревне другое имя — аль-Азафтун.
Это случилось после того, как абу-Джабаля схватили. В тот вечер пришел полицейский чиновник, с ним были солдаты с кнутами и винтовками и англичане… Они окружили деревню и открыли по ней огонь. Запылали огни на гумнах. Солдаты взламывали двери в домах, насильно врывались в жилища, рылись в женских одеждах, разыскивая Сейида абу-Джабаля. А он, взяв винтовку шейха Алуана аш-Шантави, перепрыгивал с крыши на крышу, а шейх закрывал его спиной. Один из солдат услышал, как абу-Джабаль закричал шейху аш-Шантави, чтобы тот отошел в сторону, иначе его тоже схватят…
Красные языки пламени пронизывали темноту ночи, и выстрелы нарушали ее тишину. Дрожь била людей, они запирали двери домов при виде английских солдат, старосты и полицейских чиновников… Злодеи избили шейха Алуана аш-Шантави. Он лежал распростертым на земле с зажатым в зубах подолом рубахи и стонал от боли всякий раз, как плеть чернокожего солдата опускалась на него, чтобы заставить сказать, где скрывается Сейид абу-Джабаль. Но он не произнес ни одного слова.
В эту ночь деревня от стыда склонила голову перед Сейидом абу-Джабалем. Его все-таки нашли и вывели на проселочную дорогу, ведущую к станции. С руками, связанными за спиной, он шел, улыбаясь, в страшном молчании, окруженный солдатами с факелами в руках.
Все крестьяне испытывали мучительное чувство вины за то, что он был схвачен у нас в деревне, а они даже не смогли защитить своего друга. Женщины в ту ночь, стоя на крышах и за дверями домов, шептали друг другу: «Видишь… какой позор! Они взяли его без всякого труда… Разве у нас мало мужчин? Разве у нас некому было его спасти?»
Мать писаря Умм аль-Хисафи, прикрыв руками рот и подбородок как бы для того, чтобы спрятаться от всех, бормотала в горе, глядя на рослого, с толстой шеей и широкой спиной Абд ат-Тавваба, сына шейха абу-Таила:
— Позор таким быкам из нашей деревни… Клянусь пророком, бесполезно его ружье, стоящее сорок пять фунтов.
А бедуин, ковыряя землю пальцами босой ноги, говорил шейху Салиху аль-Антабли:
— Если бы у меня было такое ружье, как у этого парня Абд ат-Тавваба… клянусь пророком, я бы с ними покончил.
В глазах у всех была печаль, а на лицах смущение и ненависть. О, как они хотели иметь оружие! Если бы они могли на огонь ответить огнем!
Старики с болью и укором молча смотрели на молодых. Только дети ничего не понимали. Они с удивлением провожали глазами Сейида абу-Джабаля, солдат, англичан, полицейского чиновника и старосту, длинной колонной проходивших мимо них. Отзвуки стрельбы еще стояли у них в ушах, и дети наперебой обсуждали все виденное и слышанное, сочиняя наивные и удивительные истории, в которых старинные восточные сказки смешивались с героическими преданиями.
Жители деревни до тех пор продолжали в глубоком молчании неподвижно стоять на своих местах, словно деревья, вросшие в землю, пока процессия не скрылась из виду.
