Смуглая худенькая девочка громко ответила:
— Я иду.
Твоя комната служила убежищем для обитателей всего дома, а Джамиле Джамалят принадлежало самое лучшее место в этом тесном убежище.
Когда вместе с другими ты слышал, как на Александрию падали бомбы, казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Собравшиеся повторяли:
— О господи, покровитель… Нет бога, кроме аллаха… Спаси, о всевышний.
Басюуни, ты презрел смерть и не поддался гнетущему страху, который, почти касаясь тебя, подавлял волю людей, нашедших в твоей комнате убежище.
Ужас охватил Джамилю Джамалят. Пробив себе дорогу через теснившихся людей, ты в темноте нашел будильник и вернулся с ним к девочке. Чтобы отвести от малышки страх, ты принялся вращать ключик, пока будильник не зазвенел. Ты сказал ей:
— Слушай, какой чудесный колокольчик…
И тебе, Басюуни, удалось отвлечь внимание Джамили Джамалят от взрывов разрушительных бомб.
Через час сирены возвестили об окончании налета.
Заметив, что собравшиеся облегченно вздохнули, Джамалят захлопала своими маленькими ладошками и воскликнула:
— Кончилось… все… все…
Тук-так-так.
Тук-так-так.
На другой день ты вышел из дому, чтобы посмотреть на разрушения, которые принес ночной налет. Рассказывали, что многие рабочие покинули свои жилища у въезда в Александрию, так как этот район часто подвергался налетам авиации. В тот вечер, когда завыли сирены, эти рабочие ехали в трамвае по улице аль-Каббари. Трамвай остановился, все вышли из него и укрылись под навесом, предназначенным для продажи голов скота и потому названным «бойней».
Ты узнал, Басюуни, что бомбы упали на эту бойню, убив всех укрывшихся там людей.
Ты отправился туда, чтобы взглянуть на жертвы, и содрогнулся.
Повсюду лежали трупы; оторванные ноги, руки, пальцы виднелись из-под навеса. А вот слева — чья-то залитая кровью голова.
Разорванные человеческие тела. Кровавая судьба, ужасная гибель.
В тот день, Басюуни, ты узнал, что погибло более двадцати пяти мужчин и женщин.
Начали поднимать рухнувший навес и извлекать трупы. Это оказалось изнурительной и мучительной работой. После этого случая в тебе усилился страх перед войной.
О Басюуни, раньше ты не боялся войны, так как не знал ее последствий. Но увидев обезображенные трупы под навесом, ты понял, что война ужасна. По дороге домой, Басюуни, голова у тебя разрывалась от мрачных мыслей, а душа стонала под тяжестью горестных раздумий. Ты не раз наблюдал на фабрике, как машины жестоко калечили пальцы рабочих, а однажды даже видел, как рабочий упал в бассейн с кипящей водой. Но зрелище жертв под навесом вытеснило из твоей памяти, Басюуни, ужасы, которые ты видел прежде, и заставило тебя почувствовать, что война — это погибель.
Поэтому всякий раз, как только завывали сирены, ты звал Джамилю Джамалят, трясясь, прижимал ее к груди и повторял вместе с людьми:
— О господи, покровитель… Пусть последствия будут благополучны, о господи милосердный…
С тех пор у тебя исчезло пренебрежительное отношение к смерти.
Ходили слухи, что немцы одолевают своих врагов и вот-вот ворвутся в Александрию, что они воюют как оголтелые, без разума и жалости.
Однажды вечером снова завыла проклятая сирена, и все сверху спустились в твою комнату, Басюуни, ужас уничтожал веру и силы людей. Матери несли своих детишек, мужья помогали женам дойти до убежища.
В этот раз бомбы падали вблизи площади Абу Сидра. Раздавалась мольба:
— Спаси, о господи милосердный!
Басюуни, ты позвал Джамилю Джамалят, но в ответ не услыхал ее голоса. Ее мать зарыдала:
— Дочка моя… дочка моя Джамиля… Джамалят…
Она била себя кулаками в грудь и, вырвавшись из толпы, побежала к двери с криками:
— Джамалят… Джамалят…
В ту минуту, Басюуни, ты содрогнулся, словно кинжал вонзился в твое сердце. Ты бросился вслед за нею с криком:
— Джамалят… Джамалят…
Свист падавших бомб был пронзителен и страшен. Небо во мраке ночи напоминало сеть, сплетенную из лучей прожекторов, а гул самолетов — голос смерти. Крики и вопли людей в домах и убежищах неслись сплошным потоком.
Мать Джамалят бежала по улице, и крики ее не прекращались:
— Джамалят… Джамалят…
