Главный удар по Жукову уже подготовили на Лубянке. Вскоре после окончания войны в тюрьму были брошены руководители авиационной промышленности и часть командования ВВС. Формула обвинения внешне даже респектабельная - за приемку на вооружение самолетов, не соответствующих техническим условиям их эксплуатации. Обычные методы следствия: избиения, "конвейер" - круглосуточные допросы без сна, лишавшие арестованных сил. Главком ВВС Красной Армии, дважды Герой Советского Союза, Главный маршал авиации А. А. Новиков сломался и в апреле 1946 года обратился к И. В. Сталину с беспримерным заявлением. "Я счел теперь необходимым, - писал Новиков, - в своем заявлении на Ваше имя рассказать о своей связи с Жуковым, взаимоотношениях и политически вредных разговорах с ним, которые мы вели в период войны и до последнего времени". Как из трухлявого мешка, из главного маршала посыпались глупейшие измышления, достойные того, кем он признал себя: "Я являюсь сыном полицейского, что всегда довлело надо мною". Донос получился на уровне полицейского участка.
Если очистить заявление Новикова от жалких покаянных фраз и грязи, которую он ушатами выливал на себя, то основное, о чем он сообщал Сталину, сводилось к следующему:
"Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им. Так, во многих беседах, имевших место на протяжении полутора лет, Жуков заявлял мне, что операции по разгрому немцев под Ленинградом, Сталинградом и на Курской дуге подготовлены по его идее и им, Жуковым, подготовлены и проведены. То же самое говорил мне Жуков по разгрому немцев под Москвой...
Наряду с этим Жуков высказывал мне недовольство решением правительства о присвоении генеральских званий руководящим работникам оборонной промышленности. Жуков говорил, что это решение является неправильным, что, присвоив звание генералов наркомам и их заместителям, правительство само обесценивает генеральские звания".
Новиков еще жаловался Сталину: Жуков-де "умело привязал меня к себе, это мне понравилось, и я увидел в нем опору... После снятия меня с должности Главнокомандующего ВВС я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав аресты людей из ВВС.
Жуков поддержал мои высказывания и сказал: "Надо же на кого-то свалить..."
Хотя Жуков прямо и не говорил, но из разговора я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС".
Как же умели обрабатывать душегубы в чекистских застенках. когда главный маршал советовал Сталину: "Мне кажется, пора положить конец такому вредному поведению Жукова, ибо если дело так далее пойдет, то это может привести к пагубным последствиям". Донос открыл ворота тюрьмы перед Новиковым только через шесть лет, когда в 1952 году Сталин, как-то вспомнив об арестованном главном маршале, сказал:
"Хватит ему сидеть!" Несколько лет он еще откомандовал дальней авиацией. Но до этого было еще далеко, а в 1946 году для рассмотрения заявления Новикова был созван Главный Военный Совет под руководством Сталина и всем синклитом ключевых членов Политбюро, высшими чинами Вооруженных Сил.
Суровый, насупленный Сталин вытащил из кармана кителя бумаги, бросил их секретарю Главвоенсовета генералу С. М. Штеменко и глухо сказал: "Читайте!" Штеменко огласил бесподобный донос Новикова, а также заявление в том же духе от арестованного генерала К. Ф. Телегина, в прошлом члена Военного совета 1-го Белорусского фронта. Выслушали, на несколько минут повисла свинцовая тишина. Члены Политбюро - Молотов, Маленков, Берия, Булганин - хором принялись поносить "зазнавшегося" Жукова, который не оценил доброго отношения Сталина. В общем, заявили они, поднаторевшие в "проработках" людей, маршала следует одернуть и поставить на место. С ними не только солидаризировался политработник в погонах - Голиков, но и стал жаловаться на Жукова. Говорил так глупо, что Сталин прервал его, усердного не по разуму.
