13-й апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях - страница 13

Шрифт
Интервал

стр.

В шестом номере «Нового ЛЕФа» за 1928 год появился его рассказ в стихах «Безработный». Это произведение весьма удачное — Маяковский не только выловил письмо из самотека, но и опубликовал, прокомментировав: «Вы очень способны к деланию стихов» (добавив: «Если это действительно первое»). Интонация там в самом деле своя, не маяковская, да и сам жанр рассказа в стихах в советской поэзии редок, он требует хождения по весьма тонкой грани между поэмой и прозой, это не просто переписанный в рифму рассказ, а именно особый поэтический нарратив, экономный, со сквозными мотивами, с растущим напряжением, но без лирической неопределенности, той аморфности, которая в поэме почти неизбежна (почему Ахматова и не доверяла этому жанру, считая его отжившим). Равич замечательно нашел интонацию на стыке едкой насмешки и наивного, почти подросткового лиризма, и Маяковский, чей вкус безошибочен, его запомнил сразу и читал друзьям, гордясь по обыкновению чужим больше, чем собственным. Мы частично эту вещь процитируем, потому что она и хороша, и показательна:

А где-то глухие часы


На башне высокой завыли.


Все ушли, как голодные псы,


И биржу труда закрыли.

Улица так и гудит.


А вечер над крышами гордый.


Мы с Фенькой пошли бродить


От нечего делать по городу.

В карманах у нас ни боба.


Ей шамать охота с похмелья.


А там на панелях гульба —


Растратчикам пир и веселье…

Водят дамы собак на цепке,


И собаки, как дамы, толсты,


И парень в новенькой кепке


Покупает девчонке цветы.

А Фенька моя пьяна…


Я чую, что девка тает.


Для других пахнет весна,


А для нас она воняет.


<…>


Закусила Фенька губу.


Отодвинулась. Стало ей тесно,


И зовет ее на гульбу


Отдаленная пьяная песня.

Я за нею в потемки пошел,


Проводил ее до бульвара.


Будто просо в дырявый мешок,


В нем насыпаны пьяные шмары.

Покупают их мясо за деньги


Люди, гнилые, как пни.


И голодная добрая Фенька


Потеряет хорошие дни…

И такая жальба за подругу,


Ее глаз мне стало жаль.


Я за пазуху сунул руку,


Но не нашел ножа.

Давеча продал я ножик —


Хлеба купил, папирос…


Оглянулся… пропал прохожий


И Феньку с собою увез.

А где-то гремящие трубы


Запели на сто голосов,


Как будто вошли лесорубы


В чубатые чащи лесов.

А в тумане пегом и диком,


Где глохнет ветровый свист,


Стоит Петька Великий,


Безработный кавалерист.

Равич в сопроводительном письме написал, что «всё в стихе — правда», но ему не 30, а чуть за 20 (он родился в 1908 соду). Маяковский дал совет в «ЛЕФ» стихов больше не слать, «врабатываться в газету», избавляться от лирических штампов — и объяснил: «Гонорар высылаем маленький. Но такой же маленький получают и все сотрудники «Нового ЛЕФа»».

Об остальном сам Равич рассказал в мемуарах с претенциозным названием «Полпред поэзии большевизма». В 1928 году Равич был студентом Ленинградского пединститута им. Герцена, жил в общаге (родился в Елисаветграде), о голоде и безработице знал не понаслышке. Стихотворение, посланное Маяковскому, не было, конечно, «первым» — но первым большим, сюжетным. Для начала Равич понес его в «Звезду», где его отверг некий «маститый поэт», сказав, что вещь талантливая, но тема скользкая. Стихами в «Звезде» заведовал на тот момент Николай Тихонов, и такой ответ вполне в его духе. А Маяковский через два месяца напечатал. И ближайшей зимой Равич отправился в Москву — лично встретиться с Маяковским он, конечно, не надеялся, но мало ли. Кроме того, в «Комсомолке» стихами тогда заведовал Джек Алтаузен, Равич его шапочно знал и хотел показать новые стихи. Алтаузен рассказал Маяковскому, что вот, мол, приехал ваш Равич,— и передал приглашение зайти: Лубянский проезд, 3, квартира 12.

Равич изумился, но пошел.

«В небольшой комнате сидал сам Маяковский в нижней белой рубахе. Он читал газету. Обстановку не помню, но книг было немного, в комнате было темновато.

Хозяин спросил, что мне нужно, и опять уткнулся в газету. Я сказал, что, мол, я приглашен им самим к нему в гости. Он осмотрел меня с ног до головы. Взгляд его, помню, был угрюм и неприветлив. Молчал он почти целую минуту, потом налил в стопку не то нарзан, не то боржом. Мне надоело стоять, думал уйти. Маяковский оторвал глаза от пузырьков и спросил, зачем я пришел.


стр.

Похожие книги