— Он уже пятерых похоронил, — шептали старухи, — а потом к нам въехал.
— У них по дому привидение бродит, — захлебывались молодые матери, покачивая коляски.
— Варвару-то Глафира убила, — бубнила Степанида. — Она по дому бродила, я сама видела ее сто раз в сером платье!
— И от девчонки он избавился, — подхватывала дворничиха.
Последнее заявление было правдой. Петр Фадеевич сдал Лисочку в детский дом, но не надо его за это осуждать, он просто не в состоянии был справиться с двумя детьми.
Лисочка осталась в памяти Сергея капризной, вечно ноющей девочкой, избалованной матерью. Сережа даже не знал ее настоящего имени. Варя звала дочку Лисочкой, наверное, из-за слегка удлиненных к вискам глаз и остренького носика, делавших девочку похожей на лисичку.
Сергей с малышкой не дружил, дальнейшей судьбой ее не интересовался. Петр Фадеевич никогда не навещал падчерицу в приюте, и после его смерти Сережа не сделал ни одной попытки увидеться с Лисочкой. Она была ему чужой.
Спустя два года после кончины Варвары Кузьминский решил еще раз устроить свою семейную жизнь и привел в дом молодую, смешливую Соню. Дом замер, предвкушая новое несчастье.
Софья прожила в квартире Кузьминских полгода, но потом, покидав вещи в саквояж, исчезла. Петр Фадеевич ходил чернее тучи. Перед расставанием его избранница объяснила свое поведение.
— Уж извини, — говорила она, утрамбовывая шмотки в не желавшем застегиваться чемодане, — только я не хочу на тот свет вслед за всеми твоими женами отъехать.
— Ты наслушалась глупостей от баб во дворе, — попытался вразумить ее Кузьминский. — Я давно подумываю о смене квартиры.
Соня подняла красное лицо.
— Разве это не правда?
— Господи, — возмутился Петр Фадеевич, — да полная чушь, конечно. Никакого проклятия Глафиры не существует!
— Но она покончила с собой! — возразила Соня.
— Глаша болела шизофренией!
— А остальные?
— У меня было всего две жены! — закричал Петр Фадеевич. — Не пять, не семь, не девять, только две!
— И что стряслось с последней? — тихо поинтересовалась невеста.
— Ты же знаешь! Она тоже лишилась рассудка и убила себя.
— Ага, — кивнула Соня, — здорово вышло. Так вот, я не хочу стать следующей. В твоей квартире поселилась зараза.
— Послушай, — устало возразил Кузьминский, — шизофрения не чума, она не передается воздушно-капельным путем.
— А вот и неправда, — возразила Соня и села на чемодан, — я тоже начинаю заболевать! Знаешь, кого я вчера увидела? Глафиру!
— Не пори чушь, — вскипел Петр Фадеевич, — несчастная давно истлела!
— А дух-то бродит, — не успокаивалась Соня, пытаясь справиться с замками. — Просыпаюсь ночью — стоит надо мной, в сером платье с кружавчиками, лицо закрыто сеткой, в руках ножницы длинные. Я от страха чуть не обделалась.
— Что же меня не позвала?
— Так голос пропал, — пояснила Соня, хватая чемодан. — Лежу, рот словно рыба разеваю, а она потрясла ножницами и прошипела: «Убирайся из моего дома, пока я тебя не заколола». Вот я и решила, лучше быть незамужней, но живой…
Вскоре Петр Фадеевич умер, Сергей поступил в университет, женился, а затем съехал в другое место.
— Зачем же вы рассказали дочери эту историю? — удивился я.
— Маргарита разболтала, ее мать. Мы все детство в одном дворе провели, она все знала. Рита не позволяла картины мамы вешать, и у нее просто начиналась истерика, когда я брал в руки краски. Кстати, это и послужило одной из причин нашего разрыва.
— А мне говорили, будто она ушла от вас, когда поняла, что вы обанкротились.
— Нет, — сердито оборвал меня Кузьминский, — Рита целый год сидела со мной на хлебе и воде. Я сам дурак. Постоянно срывался на нее, орал, упрекал в своих неудачах, она и не выдержала, выбросила мои полотна, поломала мольберт, кисти… На том и разошлись, теперь живем порознь. У нее есть любовник, Павлик, а у меня Ольга. Только сдается мне, лучше было бы нам опять сойтись, из-за дочери. Беллочка обожает мать, Олю она никогда не примет.
Не успел он договорить, как дверь кабинета приоткрылась и в кабинет заглянула Белла:
— Папа! Мы будем наконец ужинать? Я сейчас от голода умру.
— Пошли, Ваня, — велел Кузьминский.
