— Ни слова об этом полиции или репортерам.
— Господи, разумеется, нет! — В голосе слышалось негодование. — Иначе тебе никогда не глотнуть свежего воздуха.
— Вы поехали и забрали наши вещи из багажника «шеви»? Даже после…
— Будь уверен. Я знал, что это важно. Как только услышал, сразу понял, что ты можешь попасть под подозрение.
— Я думаю, что у меня все будет хорошо, но вам нужно открыть мой портфель и… У вас есть мусоросжигательная печь?
— Да, за гаражом.
— В портфеле лежит синяя тетрадь. Бросьте ее в печь и сожгите. Вы это сделаете ради меня? — И ради Сейди. Мы оба рассчитываем на вас.
— Да, сделаю. Джейк, я так сожалею о твоей утрате.
— А я о вашей. Вашей и миз Элли.
— Это несправедливо! — взорвался он. — Пусть даже он президент, это несправедливо!
— Согласен, — ответил я. — Несправедливо. Но, Дек… речь не только о президенте. На той же чаше весов все плохое, что могло произойти, если бы он умер.
— Наверное, в этом я должен тебе поверить. Но это так тяжело.
— Я знаю.
Организуют ли они вечер памяти Сейди, как организовали для миз Мими? Разумеется, организуют. Телеканалы пришлют репортеров, и в Америке не останется ни одного сухого глаза. Но по окончании шоу Сейди все равно не оживет.
Если только я ничего не сделаю. Придется вновь пройти весь путь, но ради Сейди я его пройду. Даже если на вечеринке, где мы впервые встретились, она удостоит меня одним взглядом и решит, что я слишком стар для нее (хотя я приложу все силы, чтобы она изменила свое мнение). Во второй раз не придется устраивать эту безумную гонку. Теперь я знал, что Ли действовал в одиночку, и мог убрать его задолго до визита Кеннеди в Даллас.
— Джейк? Ты еще здесь?
— Да. И пожалуйста, называйте меня Джордж, когда будете говорить обо мне, хорошо?
— Можешь не сомневаться. Я, конечно, старый, но голова у меня еще работает нормально. Я тебя еще увижу?
Нет, если агент Хости скажет мне то, что я хочу от него услышать, подумал я.
— Если не увидите, причина будет в том, что все разрешилось как нельзя лучше.
— Понятно. Джейк… Джордж… она… она что-нибудь сказала в самом конце?
Я не собирался повторять ее последние слова, они предназначались только для моих ушей, но что-то я мог ему сказать. Он передал бы это Элли, Элли — друзьям Сейди в Джоди, благо их хватало.
— Она спросила, жив ли президент. Когда я ответил, что жив, она закрыла глаза и ушла.
Дек вновь заплакал. У меня горело лицо. Слезы принесли бы облегчение, но глаза оставались сухими, как камни.
— Прощайте, — вымолвил я. — Прощайте, верный друг.
Я положил трубку, посидел какое-то время, глядя на красный закат далласской осени. Если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, вспомнилась мне давняя пословица… но я услышал еще один раскат грома. Пятью минутами позже, взяв себя в руки, я снял трубку, из которой вынул «жучок», и вновь набрал «0». Сказал Мэри, что сейчас ложусь спать, и попросил разбудить меня ровно в восемь часов. Также попросил ни с кем меня не соединять.
— Об этом уже позаботились, — возбужденно сообщила мне Мэри. — Никаких входящих звонков, приказ начальника полиции. — Она заговорила тише: — Он псих, мистер Амберсон? То есть он, конечно же, псих, но он выглядел рехнувшимся?
Я вспомнил злобные глаза и демонический оскал.
— Да, Мэри. Именно так он и выглядел. В восемь вечера. До этого — полная тишина.
И я положил трубку, прежде чем она успела сказать хоть слово. Потом снял туфли (освобождение левой ноги заняло много времени и принесло немало мучений), лег на кровать, закрыл рукой глаза. Увидел Сейди, танцующую мэдисон. Увидел Сейди, предлагающую мне зайти, спрашивающую, не хочу ли я торт? Увидел Сейди на моих руках, ее яркие умирающие глаза не отрываются от моего лица.
Подумал о «кроличьей норе», о том, что при каждом новом ее использовании происходит полный сброс на ноль.
Наконец заснул.
