Потом — обреченно — она повернулась лицом к стене.
— Сейди… милая, это я.
— Привет, я, — ответила она, не поворачиваясь ко мне.
Я коснулся ее обнаженного плеча, и она отпрянула.
— Пожалуйста, не смотри на меня.
— Сейди, все это не имеет значения.
Она повернулась. Грустные, затуманенные морфием глаза уставились на меня, один — сквозь дыру в бинтах. На повязке проступило отвратительное желтовато-красное пятно. Я предположил, что это кровь, смешанная с какой-то мазью.
— Имеет, — возразила она. — С Бобби Джил было совсем по-другому. — Она попыталась улыбнуться. — Знаешь, как выглядит бейсбольный мяч, со всеми этими красными швами? Так теперь выглядит Сейди. Они поднимаются вверх и спускаются вниз по всей щеке.
— Они исчезнут.
— Ты не понимаешь. Он прорезал мне щеку насквозь, до ротовой полости.
— Но ты жива. И я тебя люблю.
— Скажи это, когда с меня снимут повязку. — Глуховатым, замедленным голосом. — В сравнении со мной невеста Франкенштейна — Лиз Тейлор.
Я взял ее за руку.
— Где-то я прочитал…
— Не думаю, что я сейчас готова к литературной дискуссии, Джейк.
Она вновь попыталась отвернуться, но я удержал ее, не отпуская руки.
— Это японская поговорка. Для влюбленных оспины — что ямочки на щеках. Я буду любить твое лицо, как бы оно ни выглядело. Потому что оно твое.
Она заплакала, и я прижимал ее к себе, пока она не успокоилась. Подумал, что она заснула, когда услышал ее голос:
— Я знаю, это моя вина. Я вышла за него, но…
— Это не твоя вина, Сейди. Ты не знала.
— Я знала, что с ним что-то не так. И все равно вышла. Думаю, главным образом потому, что этого очень хотели мои мать с отцом. Они еще не приехали, и я рада. Потому что я виню и их. Это ужасно, правда?
— Если уж ищешь, кого винить, запиши и меня. Я точно видел этот чертов «плимут», на котором он ездил, причем дважды, и, наверное, еще пару раз краем глаза.
— На этот счет ты не должен чувствовать себя виноватым. Детектив полиции штата и техасский рейнджер, которые брали у меня показания, сказали, что багажник «плимута» набит пластинами с номерными знаками. По их мнению, он, вероятно, крал их в гостиницах для автомобилистов. И у него нашли множество наклеек и… как они там называются…
— Переводные картинки. — Я думал о той, что обманула меня в «Кэндлвуде». «ВПЕРЕД, ТОРОПЫГИ». Я допустил ошибку, приняв постоянно попадавшийся мне на глаза красно-белый «плимут-фьюри» за еще одно проявление гармонизации прошлого. Мне бы следовало сообразить, что это не так. И я бы сообразил, если бы половину моего разума не занимали мысли о Далласе, Ли Освальде и Уокере. А если уж говорить о вине, часть ее лежала и на Деке. В конце концов, он видел этого человека, обратил внимание на глубокие впадины по сторонам лба.
Выброси из головы, подумал я. Это случилось. И ничего уже не изменишь.
Но если на то пошло, возможность второго захода оставалась.
— Джейк, полиция знает, что ты… не совсем тот, за кого себя выдаешь?
Я убрал волосы с правой стороны ее лица, где они остались длинными.
— На этот счет проблем нет.
Мы с Деком дали показания тем же полицейским, которые переговорили с Сейди до операции. Детектив полиции штата едко проехался по поводу людей, которые смотрят слишком много вестернов. Рейнджер его поддержал, а потом пожал нам руки, сказав: «На вашем месте я бы поступил точно так же».
— Дек перевел стрелки на себя, а я оказался как бы не при делах. Он не хочет, чтобы школьный совет начал возражать против твоего возвращения в школу в следующем году. Мне это кажется невероятным, но сам факт, что тебя порезал безумец, может послужить поводом для отказа в продлении трудового договора по причине твоей аморальности, и Дек думает, что будет лучше…
— Я не смогу вернуться. Не смогу предстать перед детьми в таком виде.
— Сейди, если бы ты знала, как много учеников приезжало сюда…
— Это приятно, это много значит, но именно они меня и пугают. Ты не понимаешь? Думаю, мне нипочем те, кто смеется и отпускает шутки. В Джорджии одна наша учительница была с заячьей губой, и я многому у нее научилась. Она знала, как справляться с детской жестокостью. Меня пугают другие. Те, кто желает добра. Сочувствие в глазах… взгляды в сторону. — Она глубоко вдохнула, потом взорвалась: — Опять же, я злюсь. Я знаю, что жизнь тяжела. Мне известно, что в глубине сердца все так думают, но почему она должна быть еще и такой жестокой? Почему она должна
