Они никогда не пользовались лампой до наступления полной темноты. Думаю, экономили на электричестве. Кроме того, Ли работал. Ложился спать рано, а она ложилась с ним. Проверив пленку в первый раз, я услышал главным образом разговоры на русском. Более того, невнятном русском, из-за супермедленной скорости записи. Если Марина пыталась переходить на английский, Ли ругал ее. При этом с Джун он иной раз говорил по-английски, если она начинала шуметь, всегда тихим, успокаивающим голосом. Случалось, даже пел малышке. На супермедленной скорости эти песни напоминали колыбельные орков.
Дважды я слышал, как он бьет Марину, и во втором случае запаса русских слов не хватило, чтобы выразить распиравшую его ярость.
— Ты никчемная, ноющая дрянь! Я думаю, может, моя мама и права насчет тебя! — Хлопнула дверь, заплакала Марина. Все звуки оборвались, потому что она выключила лампу.
Вечером четвертого сентября я увидел подростка лет тринадцати, идущего к дому Освальдов с холщовой сумкой на плече. Ли — босой, в футболке и джинсах — открыл дверь. Они поговорили. Ли пригласил подростка в дом. Они снова поговорили. В какой-то момент Ли взял книгу, показал подростку, который с сомнением посмотрел на нее. Я никак не мог воспользоваться направленным микрофоном, потому что похолодало и окна были закрыты. Но Пизанская лампа горела, и следующей ночью, забрав пленку, я заполучил запись любопытного разговора. Когда прослушал его в третий раз, перестал замечать растянутость голосов.
Подросток распространял подписки на газету — а может, журнал — под названием «Грит». Он сообщил Освальдам, что в газете публикуются интересные материалы, мимо которых проходят нью-йоркские издания («новости глубинки»), плюс спорт и советы садоводам. В газете читатель мог прочитать «выдуманные истории» и посмотреть комиксы. «Вам не найти Дикси Дуган[133] в „Таймс гералд“, — заверил он. — Моя мама любит Дикси».
— Что ж, сынок, это хорошо, — кивнул Ли. — Ты у нас, значит, маленький бизнесмен, так?
— Э… да, сэр.
— Скажи мне, сколько ты зарабатываешь?
— Я получаю всего четыре цента с каждого дайма, но дело не в деньгах, сэр. Больше всего мне нравятся призы. Они лучше, чем те, которые можно получить, продавая «Кловерин». Это ж надо! Я смогу выиграть винтовку двадцать второго калибра. Папа говорит, что она будет моей.
— Сынок, ты знаешь, что тебя эксплуатируют?
— Что?
— Они берут даймы себе. Тебе достаются центы и обещание винтовки.
— Ли, он хороший мальчик, — вмешалась Марина. — И ты будь хорошим. Оставь его в покое.
Ли ее проигнорировал.
— Тебе нужно знать, что написано в этой книге, сынок. Можешь прочитать название на обложке?
— Э… да, сэр. Тут написано «Положение рабочего класса». Фридрик Инг-галс?
— Энгельс. Книга о том, что случается с мальчиками вроде тебя, которые думают, что могут стать миллионерами, торгуя всяким хламом от двери к двери.
— Я не хочу становиться миллионером, — возразил паренек. — Я хочу заполучить мелкокалиберную винтовку и отстреливать крыс на свалке, как мой друг Хэнк.
— Ты зарабатываешь центы, продавая их газеты. Они зарабатывают доллары, продавая твой пот и пот миллиона таких же мальчиков. Свободный рынок совсем не свободен. Ты должен повышать свое образование, сынок. Я так делал, и начал примерно в твоем возрасте.
Ли прочитал торговцу подпиской «Грит» десятиминутную лекцию о пороках капитализма, пересыпанную цитатами из Маркса. Паренек терпеливо слушал, наконец спросил:
— Так вы подпишетесь на газету?
— Сынок, ты услышал хоть одно слово из сказанного мной?
— Да, сэр!
— Тогда ты не мог не понять, что эта система обобрала меня точно так же, как обирает тебя и твою семью.
— Так вы на мели? Почему вы сразу не сказали?
— Я пытался объяснить тебе,
