11/22/63 - страница 124

Или допустим, что Освальд, как он и говорил, козел отпущения? Вдруг я его спугну, он уедет из Далласа обратно в Новый Орлеан, а Кеннеди все равно умрет, став жертвой безумного заговора ЦРУ или мафии? Хватит ли мне мужества вернуться через «кроличью нору» и пойти на новый круг? Снова спасти семью Даннинга? Снова спасти Каролин Пулин? Я уже отдал этой миссии два года. Захочу ли отдать еще пять, со столь неопределенным исходом?

Лучше не проверять.

Лучше все сделать наверняка.

По пути в Техас из Нового Орлеана я решил, что наилучший способ следить за Освальдом, не попадаясь ему на пути, — жить в Далласе, пока он будет обретаться в соседнем Форт-Уорте, и переехать в Форт-Уорт, когда Освальд перевезет свою семью в Даллас. Идея прельщала своей простотой, но реализовать ее не удалось. Я понял это за несколько недель, прошедших после того, как я впервые увидел Техасское хранилище школьных учебников и явственно почувствовал, что оно — словно бездна Ницше — смотрит на меня.

Август и сентябрь этого года президентских выборов я провел, кружа по Далласу на «санлайнере» в поисках квартиры (и очень жалея об отсутствии навигатора: приходилось часто останавливаться, чтобы узнать дорогу). Ничего не подходило. Сначала я решил, что мне не нравятся квартиры, потом, когда начал лучше понимать город, сообразил, что дело в другом.

Причина заключалась в том, что мне не нравился Даллас, и восьми недель активного поиска хватило, чтобы я поверил: в городе полно мерзости. «Таймс гералд» (которую далласцы прозвали «Грязь гералд») нудно, из номера в номер, восславляла Даллас. «Морнинг ньюс», более склонная к романтике, писала об участии Далласа и Хьюстона «в гонке к небесам», но небоскребы, о которых шла речь в передовицах, напоминали островок архитектурной блажи, окруженный кольцами Великой американской одноэтажности, как я это называл. Газеты игнорировали трущобы, где потихоньку начинали рушиться расовые барьеры. Далее тянулись бесконечные микрорайоны, заселенные средним классом, по большей части ветеранами войн, Второй мировой и корейской. Жены ветеранов коротали дни, протирая мебель политурой «Пледж» и закладывая, а потом вынимая одежду и белье из стиральных машин «Мейтэг». На семью в среднем приходилось по два с половиной ребенка. Подростки выкашивали лужайки, на велосипедах развозили «Грязь гералд», натирали воском «Тертл уэкс» семейный автомобиль и слушали (тайком) Чака Берри по транзисторным приемникам. Может, говорили встревоженным родителям, что он белый.

За пригородами с вращающимися разбрызгивателями на лужайках лежала пустующая равнина. Кое-где передвижные поливальные установки еще обслуживали засеянные хлопком поля, но Король Хлопок умер, уступив место бескрайним акрам кукурузы и сои. Истинными посевными культурами Далласа стали электроника, текстиль, трепотня и черные деньги — нефтедоллары. В этом регионе буровые вышки попадались не так часто, но если ветер дул с запада, где находился Пермианский бассейн, оба города воняли нефтью и природным газом.

По центральному деловому району бродило множество прохвостов. Их прикид я через какое-то время начал называть «полный Даллас»: клетчатый пиджак спортивного покроя, узкий галстук, прихваченный снизу большим зажимом (эти зажимы в шестидесятых считались украшениями, а потому по центру обычно сверкали бриллианты или стекляшки), белые брюки «Сансабелт» и кричаще расшитые сапоги. Прохвосты работали в банках и инвестиционных компаниях. Продавали соевые фьючерсы, права на разработку нефтяных участков, землю к западу от города, где ничего не росло, кроме дурмана и перекати-поля. Прохвосты хлопали друг друга по плечу руками со сверкающими перстнями и обращались к себе подобным «сынок». На поясе, там, где бизнесмены 2011 года носят мобильник, многие носили револьвер или пистолет в кобуре ручной работы.

Развешанные по городу рекламные щиты требовали инициировать процесс импичмента председателя Верховного суда Эрла Уоррена, изображали скалящегося Никиту Хрущева («NYET, ТОВАРИЩ ХРУЩЕВ, — сообщала надпись, — ЭТО