Ее нетронутая девственность была связана с выдвинутой Святым Павлом концепцией первородного греха. Все люди от рождения грешны, говорил Павел. Более поздняя церковь (вплоть до XIX в., согласно официальному догмату) объявила ее непорочной. В момент зачатия она была освобождена от греха.
Богословы IV в. установили, что Мария была theotokos – «родительницей Бога». К тому времени церковь объявила Иисуса божеством, логически последовало название Богоматери. Ее святое предназначение вдохновило иконописцев восточной православной церкви. Другие видели в ней символ искупления грехов человеческих через природу. Миннезингеры и трубадуры Средневековья восхваляли ее идеальное благородство. Благодаря ей родилось рыцарство. В XV–XVI вв. художники итальянского Возрождения увидели в ней образец идеальной красоты. В католических церквях проникновенно исполнялась полная благодати «Аве Мария». Привлекательность христианского искусства в значительной степени объяснялась физической красотой женщины, олицетворенной образом Марии.
Мария стала церковным символом семьи и центральной роли матери. Христианские представления об апокалипсисе и ужасе (несомненно внушенные скорее кошмарами жизни в Средние века, нежели религией) сменились мечтами о милосердии и сострадании.
В новое время символ Марии, олицетворения сердечности и милосердия, был изменен рядом философов, психоаналитиков, феминисток и эстрадников. После того как она стала богиней женского движения, породила синдром мужского шовинизма и была использована итальянской католичкой – звездой рока для самой прибыльной (и подпорченной) карьеры в шоу-бизнесе, миф Марии, даже извращенный, сохраняет свое удивительное воздействие.
(1632—1677)
Во времена Рембрандта жил в Амстердаме скромный и вежливый юноша, изучавший талмудистский закон и Священное Писание. В возрасте же двадцати четырех лет он бросил такой вызов своим соплеменникам, что его подвергли жестокому наказанию, отлучили от веры и изгнали из общины.
Барух де Спиноза был сыном преуспевающих иммигрантов из Португалии, бежавших от религиозного и политического преследования инквизиции в надежную и свободную Голландию. Эти португальские евреи скрывали на родине свою религию, приняли католичество, но втайне исповедовали иудаизм. Спиноза стал очевидцем конфликта между недавно прибывшими «обращенными» и иудеями-талмудистами, столетиями жившими в Амстердаме. Но помимо всего это свободное общество давало возможность получить светское образование. Юный Барух изучал не только классическую литературу и философию, но и латынь и – самое ужасное – Новый Завет, который преподавал ему бывший священник-иезуит.
Еще молодым студентом Барух стал членом кружка радикальных философов и одновременно изучал шлифовку оптических линз. Он отличался слегка меланхолическим, но удивительно ровным характером – никогда не спешил отвечать в приступе гнева.
Не совсем ясно, как у него возник спор с еврейской общиной. Как бы то ни было, его обвинили в том, что он отрицал существование ангелов, Божью направленность Библии и бессмертие души. До наших дней дошел текст официального документа об отлучении. Его злобный характер свидетельствует со всей очевидностью, что Спинозу обрекали на вечные муки. Его изгнали из общины, и ему даже пригрозили смертью. По иронии судьбы португальские и испанские беженцы, устроившие свое вполне надежное буржуазное существование в Амстердаме, обзавелись собственной инквизицией.
Барух («блаженный» на древнееврейском) сменил свое имя на латинский эквивалент – Бенедикт и после непродолжительного путешествия осел в Гааге. Помимо небольшой государственной пенсии и предоставленного его другом ежегодного пособия Спиноза жил за счет своего ремесла – шлифовки линз. Он неизменно отвергал все остальные предложения помощи, в том числе и должность профессора в престижном университете Гейдельберга. Он предпочел суровую и аскетическую жизнь и прямо-таки монашескую рясу бедного работяги. Спиноза умер в одиночестве в возрасте сорока четырех лет от болезни легких, вызванной постоянным вдыханием токсической пыли от шлифовки стекла.
