, различия между желанием и действием не существует, мысль о преступлении ничем не отличается от самого преступления. Наказание неминуемо, и оно незамедлительно наступает, начиная с самого простого спотыкания (см. Ошибочное действие
>*) и заканчивая меланхолической ненавистью к себе
>*, проходя при этом через обсессивные симптомы: вымыть руки намного легче, чем промыть мозги.
У бессознательного, его аутоэротизмов>*, как у фокусника в рукаве, всегда имеется нечто большее, чем козырный туз. Чувство вины безоговорочно подписывает приговор желанию, которое тайно попадает в ее распоряжение: mea maxima culpa[5], повторение этой формулы как мантры, как молитвы, недостаточно маскирует мазохистическое удовольствие, удовольствие от (само) истязающих мыслей, тлеющих на неугасшем огне невыразимой вины, преследующей день ото дня… Когда пациент путается между психоанализом и исповедью, это является верным «доказательством» предрасположенности к неврозу навязчивых состояний>*.
Здравый смысл требует, чтобы за преступлением последовало чувство вины, хотя случается, что чувство вины предшествует преступлению, даже провоцирует его; люди становятся «преступниками из-за чувства вины» (Айхорн, Фрейд). Взять, к примеру, ребенка, который все время шкодит и ждет шлепка по попе, не получая его, он повторяет свои проказы до тех пор, пока не достигнет цели. Разве может «преступник» выиграть что-то в такой ситуации? Да. Понимание. Он может отдавать себе отчет о преступлении, отнести мучающую его тревожную виновность неизвестного происхождения (фантазм преступления, инцест?) к какому-то конкретному факту. Так, диффузное и непонятное страдание становится предметным, а это всегда успокаивает.
Психоанализ ведет к значительному расширению ответственности в совсем ином смысле, чем в психологии сознания или свободной воли. «Я сделал это непреднамеренно», – в этой фразе скорее звучит обещание повторения, нежели извинение. Признание преступника невиновным, объявляя его «безответственным», обычно приводит к психическому разрушению. «Преступник имеет право на наказание» (Гегель).
Беккет говорил о своем друге Джойсе: «Он не видит никакой разницы между падением бомбы и падением листа». Джойс, Гёльдерлин, Ван Гог и некоторые другие успели превратить свое безумие в гениальность, перед тем как их настигла катастрофа, перед тем как «Улисс» закончился «Поминками по Финнегану». Одному из них, а именно А. Арто, тому, кто проповедовал «центральное обрушение/коллапс души» (schizein – разрушать, phren – душа), пришлось прокомментировать с самой большой долей правды работу одного из своих товарищей, картину «Пшеничные поля с воронами», которую Ван Гог написал за два дня до самоубийства: «Достойный аккомпанемент смерти того, кто в течение жизни заставил вертеться множество хмельных светил над столькими разваленными мельницами и кто в совершенном отчаянии с пулей в животе не мог не обагрить кровью и вином пейзаж, не залить землю последней веселой и в то же время темной эмульсией с привкусом кислого вина и испорченного уксуса».
Одним из тех, кто решился на авантюру психоаналитического лечения больных шизофренией, является Герберт Розенфельд. Одна из его пациенток всегда приходила позже, спустя много времени после окончания назначенного сеанса. Они договорились, что она будет просыпаться намного раньше. Однако при этом не принималось во внимание, что ее фрагментированное Я>* было не в состоянии установить хоть какую-то связь между тем, чтобы рано проснуться, принять душ, позавтракать, сесть в автобус и вовремя постучать в дверь кабинета психоаналитика… Также Жак Ривьер (директор Нового французского обозрения, NRF) однажды извинился перед Арто за то, что не смог напечатать его поэмы по причине некоторых «дезориентирующих странностей». Арто запротестовал: «Я думаю, что большая часть строф хороша. Единственное, что умаляет их ценность, – это то, их объединили».
![«Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]](/uploads/books/images/58/58e687ee06dbb7d5b343a9b0598ed968264e0bc4.jpg)
