Ирина терпеть не могла табачный дым, но традиционная сигарета в постели позволяла провести еще несколько минут рядом с любовником. Валерий обнимал ее, прижимал к себе, глубоко затягивался, так что уголек разгорался сильнее, и медленно выпускал дым, стряхивая пепел в тяжелую хрустальную пепельницу, которую ставил себе на грудь, совсем близко к лицу Ирины. Они молчали в такие минуты, просто лежали и наблюдали, как белый дымок поднимается к потолку, и Ирина верила, что настанет день, и сразу после любви не придется вскакивать и бежать. Они с Валерием просто поцелуются и уснут вместе.
– Пора. – Валерий с силой потушил окурок в пепельнице и поставил ее на пол.
– Еще немножко… так хорошо… – прошептала Ирина.
– Хорошо, солнышко, но пора. Садик скоро закроется.
Времени оставалось еще порядочно, но Ирина вскочила. Надо выглядеть ответственной и заботливой матерью. И Валерий все равно идет к законной жене, какая разница, сейчас или через пять минут, с горечью подумалось ей.
Она стала одеваться, делая вид, что торопится, но в то же время разрешая ему посмотреть на себя – на легкое, стройное тело, которому роды не нанесли ни малейшего ущерба, на прекрасные волосы и на роскошное польское белье, купленное у фарцовщиков на «Галере».
Ирина с радостью отметила, что Валерий не спешит одеваться, а так и лежит в постели, разглядывая свою подругу. «Что ж, пусть он уходит, но, ужиная рядом со своей расплывшейся супругой во фланелевом халате, он станет вспоминать обо мне, и перед сном, глядя на бигуди и жирную от крема рожу дражайшей половины, он поскорее представит меня», – злорадно подумала Ирина.
– Что ж ты не встаешь?
– Сейчас, солнышко, – Валерий улыбнулся и вдруг закурил вторую сигарету, что делал очень редко, – я просто задумался, как сильно тебя люблю.
Сердце екнуло, и руки, застегивавшие пуговичку на блузке, вдруг перестали слушаться. Неужели?
– Иринушка, ты у меня лучшая сотрудница, – сказал Валерий, – пора тебе расти…
Нет, счастье наступит не сегодня. Она отвернулась, чтобы любовник не увидел в ее лице разочарования.
– Куда расти?
– Знаешь, распишу-ка я тебе дело Мостового!
– Это маньяка, что ли?
– Ну да, можно и так сказать.
– Но там же высшая мера предусмотрена.
– Да, но дело крепкое, ясное. Тебе нужно только скрупулезно соблюсти все формальности, чтобы не было шансов на пересмотр или апелляцию, но тут я за тебя спокоен! В чем в чем, а в этом ты у меня мастер!
Ирина нахмурилась.
– Да не бойся ты! – Валерий, за разговором уже успевший одеться, коротко потрепал ее по плечу. – Зато заявишь о себе как о грамотной, принципиальной и решительной судье. В конце концов, должен же кто-то карьеру делать, если меня попрут с должности, когда я разведусь!
«А когда ты разведешься?» Ирина едва не спросила этого вслух, но успела прикусить язык. Ей не хотелось делать карьеру, не хотелось никого приговаривать к высшей мере и вообще судить. Единственное, что она по-настоящему желала от жизни, – это быть женой и матерью семейства, и именно этого жизнь упрямо ей не давала.
Вечером, уложив сына спать, Ирина включила программу «Время» и, вполуха слушая бравурные репортажи, подумала, что уже этот вечер мог бы быть совсем другим. Вместо одинокого бдения перед телевизором мог быть приятный семейный ужин, они бы сидели за столом все втроем, Валерий, Ирина и Егорка (конечно, она бы разрешала сыну лечь попозже), рассказывали о своих делах, смеялись бы, подтрунивали над фальшивым пафосом новостей и немножко над невнятной речью генсека. Совсем чуть-чуть, потому что некрасиво высмеивать физические недостатки. Она бы испекла шарлотку или печенье «Из мясорубки», или что-нибудь еще на скорую руку. А потом, снова подумалось Ирине, они бы с Валерием легли спать вместе и могли зачать общего ребенка. Да, все это могло бы происходить уже сегодня.
Уже сегодня она могла стать счастливой, но вместо этого – только боль одиночества и тихое отчаяние. И надежда на счастье, которая то ли дает силу жить, то ли еще больнее растравляет душу.
