Чтобы оценить Менфрею во всей ее красе, надо увидеть ее утром. Я открыла это на рассвете первого же дня, встреченного в доме на Безлюдном острове, когда на востоке окрашенные алым облака отбрасывали на море блестящую розовую тень, а вода, плескавшаяся вокруг острова, походила на жемчужно-серый, покрытый рябью шелк.
Утро показалось мне еще более мирным оттого, что, наконец, кончилась эта страшная ночь, а самый вид — еще более прекрасным, в противовес моим ночным кошмарам. И когда я стояла у открытого окна, из которого видны были море, материк и Менфрея, стоявшая на вершине утеса, я так же сильно восторгалась открывшейся мне красотой, как и тем фактом, что ночь прошла и я осталась невредимой.
Дом походил на замок — со всеми его башенками, контрфорсами и большими башнями с бойницами, — ориентир для моряков, которые, едва завидев это нагромождение древних камней, уже понимали, куда их занесло. В полдень, когда солнце падало на серый камень стен, они казались серебряными, из-за того, что кусочки слюды сверкали в них, словно бриллианты; но даже и тогда Менфрея не была столь ослепительно прекрасна, как в те минуты, когда ее касалось розовое сияние рассвета.
Многие века в этом замке жило семейство Менфрей. Про себя я окрестила их колдовскими Менфреями, потому что мне они казались людьми исключительными, с их поразительной наружностью, силой и жизнелюбием. Я слышала, что их еще называли бешеными Менфреями, и, согласно А'Ли — дворецкому в «Вороньих башнях» — они были не только бешеными, но и безнравственными. О сэре Энделионе он мог рассказать множество всяких историй. Все Менфрей носили имена, которые казались мне странными — мне, но не коренному корнуолльцу, поскольку эти имена уже стали частью древней истории герцогства. Сэр Энделион похитил леди Менфрей, когда она была совсем юной — не больше пятнадцати лет, увез ее в Менфрею и держал там, покуда ее репутация не была окончательно подорвана, — после этого ее семья была только рада дать согласие на их брак. «Не по любви, — говорил А'Ли. — Не заблуждайтесь на этот счет, мисс Хэрриет. Он охотился только за деньгами. Говорили, что она — одна из самых богатых наследниц в стране, а Менфрей нуждались в средствах».
Когда я впервые увидела хозяина замка, верхом, возле конюшни, я представила себе, как он скачет к стенам Менфрей — молодой человек, в точности как теперь его сын, Бевил, похитивший богатую наследницу, которую и везет теперь к себе: бедную, перепуганную девушку, почти ребенка, совершенно потерявшую голову от чар дикого сэра Энделиона.
Его рыжевато-коричневые волосы напомнили мне львиную гриву. По словам А'Ли, он все еще неравнодушен к женщинам. Это — вечная слабость Менфреев. Многие из них — и мужчины, и дамы — познали немало горя из-за своих любовных увлечений.
Леди Менфрей, наследница, разительно отличалась от остальных членов семьи; то была красивая и хрупкая тихая леди, заботившаяся об окрестных бедняках. Она смиренно приняла свою судьбу и отдала свое счастье в руки супруга. А он, видя это, по словам А'Ли, принялся изменять ей направо и налево.
Она не оправдала надежд — не считая денег, — потому что Менфрей всегда были весьма плодовиты, а у нее родился только один сын, Бевил. Потом, через пять лет, появилась на свет Гвеннан. Не то чтобы между этими детьми леди не делала попыток. У бедняжки чуть ли не каждый год случался выкидыш, и так продолжалось еще некоторое время после рождения Гвеннан.
Когда я впервые увидела Бевила и услышала, что он — вылитый отец в юности, я поняла, почему леди Менфрей позволила себя похитить. Волосы Бевила были того цвета, что у сэра Энделиона, а глаза — самыми красивыми из всех, какие я когда-либо видела. В них словно отражался рыжий пламень волос; но не в цвете крылась их колдовская сила. Я полагаю, главным было их выражение. Они смотрели на мир и на каждого в мире с уверенностью, изумлением и безразличием, словно их хозяина ничто в мире не задевало слишком глубоко. Мне Бевил казался самым необычным обитателем этого колдовского поместья.
Из всех них я ближе всего сошлась с его сестрой, Гвеннан, поскольку мы были с ней одного возраста и быстро стали подругами. Кипучая энергия сочеталась в ней с врожденным высокомерием. Обычно мы забирались на вершину утеса и лежали там в зарослях утесника, разговаривая, — или, скорее, она говорила, а я — слушала.
