Бесконечный дождь понемногу превращался в снег. Сидя на замшелом валуне, Сигурд угрюмо смотрел вниз, на небольшую долину, где за мутью дождя и тумана скрывался дом его бабушки. Да какое там дом! — жалкая лачуга, которой он с весны пытался придать вид приличного дома, но лето выдалось сырое, дождливое, и у Сигурда не хватало духу резать торф под дождем. Теперь он сильно сомневался, что покончит с этим делом до наступления зимы, тем более что оба его раба сбежали. Их напугали толки, что Торарна, бабка Сигурда, ведьма и насылает порчу и несчастья на своих соседей.
Сигурд с ненавистью поглядел на домишки, разбросанные по соседним долинам. Старик Богмод, ближайший их сосед, нашел вчера издохшего жеребенка и теперь в полный голос винил в его смерти Торарну — это после двадцати-то лет мирного житья бок о бок, с тех самых пор, как Торарна появилась на берегах фьорда Тонгулль, одна-одинешенька, с рыжеволосым младенцем на руках! Ничто не могло убедить Сигурда, что их соседей изводит чье-то лихое колдовство, а не простое невезение, которому подвержены и самые удачливые. Однако, когда обитатели этого отдаленного края обжитых земель собирались вместе, они ни о чем ином не могли толковать, как только о коровах и овцах, которые расшиблись насмерть, упав со скалы и провалившись в расселину, потому что обезумели по какой-то сверхъестественной причине, да еще о сырах и молоке, испорченных завистливым проклятьем. Никто не мог припомнить времен, когда бы рыба ловилась так худо, а больше всего винили за то, что лето сырое и холодное, сено гниет, не успев просохнуть, а главное, дождь начинается сразу же, как только кто-нибудь скосит свой лужок. Торарну обвиняли даже в том, что она якобы напустила на поселенцев духа здешней земли, а уж он обернулся здоровенной крысой, которая укусила за большой палец ноги Беру из Альфгримссюнова Подворья, да притом вцепилась в свою жертву с таким ожесточением, какое редко встретишь даже у крыс.
При мысли обо всех нападках и обвинениях Сигурда окатила жаркая волна злобы. Никто даже не подумал, как это дряхлой одинокой старухе удается проделывать такие фокусы: насылать простуду и лихорадку на самый южный хутор и в тот же самый миг превращать двадцатью милями южнее всех коров в недойных тощих уродин. Тем более никто не сомневался в способности Торарны за одну ночь свернуть шею зараз пятнадцати овцам или скакать галопом на коне по крышам соседских усадеб без устали от заката до восхода. Сигурд между тем подозревал, что все эти пакости проделывает кое-кто другой, а потом сваливает на колдовство Торарны. Бабка Сигурда доживала на свете восьмой десяток и была маленькая, как гномик, такая худенькая и хрупкая, что Сигурд без труда закидывал ее в седло — весила она не больше ребенка.
Сигурд ничего так не хотел, как положить конец этим злобным сплетням раз и навсегда, однако сплетники, едва завидев его, спешили убраться восвояси, якобы вспомнив о неотложных делах. Сигурд не отличался ни высоким ростом, ни могучим телосложением, и все же не находилось охотника испытать на себе его гордый и воинственный нрав. Поселенцы понятия не имели, где он мог научиться так ловко обращаться с оружием, а сам Сигурд никому и не стал бы говорить, что обучила его этому Торарна. С детских лет она учила внука сражаться мечом и секирой, гоняла его по крутым склонам холмов, пока сердце у него не начинало разрываться от усталости, а ноги не отказывались повиноваться. Когда Сигурд подрос, он уже многому научился у Торарны и мог драться с другими ребятами, хотя у Сигурда не было отца и старших братьев — обыкновенно-то младших обучали они. Он не признавал над собой высших, очень немногих считал равными, и эта воинственная гордыня помогла ему выиграть немало безнадежных схваток, а заодно и снискать уважение, к которому примешивалась изрядная доля обычного страха, в сердцах обитателей отдаленного от мира фьорда Тонгулль. Пока Сигурд был рядом с бабкой и защищал ее от грязных сплетен, никто не посмел бы причинить ей вреда — иначе Сигурд выхватил бы секиру и поглядел бы, посмеет ли кто-нибудь при нем открыто обвинить Торарну в колдовстве.