Центр реабилитации – за городом, в двух километрах от Комарово. Пилить минут сорок, если без пробок. В пути молчим. Я курю в окно, Андрюхин сосредоточенно крутит баранку и недовольно сопит, когда сигаретный дым ветром заносит обратно в салон. Андрюхин не курит, единственный из нашей группы, остальные дымят вовсю. Что поделаешь, издержки профессии, выпивать на работе мы не имеем права – от алкоголя теряется адекватность. А от никотина – нет, так что нервы приходится осаживать именно им. Андрюхин, впрочем, еще и не пьет. Тоже единственный из нас.
На территорию центра въезжаем ровно в девять. Похвальная точность, как раз к официальному началу рабочего дня. На самом деле это, конечно, фикция. Наш рабочий день ненормированный и начала не имеет. Так же, как и конца. Еще у нас нет выходных и отпусков. То есть официально опять-таки есть, но на самом деле в такие дни мы просто работаем меньше, чем обычно.
Виктор, дежурный врач, пожимает нам руки. Вопросов он не задает, мы знакомы не первый год, и цель нашего визита известна.
– Четверо новеньких, – говорит Виктор.
Он раскрывает старомодную шнурованную папку. Компьютеров в реабилитационном центре не держат принципиально, так что истории болезни чумовых от руки заносят на бумагу. Еще здесь не работают мобильные телефоны и блокирована спутниковая связь. Райское местечко для тех, кто понимает. Мы – понимаем.
– Маркова Анастасия Викентьевна, – бегло зачитывает Виктор, – двадцать семь лет, нервный срыв. Мкртчан Владимир Суренович, тридцать восемь лет, попытка суицида. Абрамова Мария Николаевна, семьдесят два, тоже суицид на фоне общего истощения организма. И, наконец, гражданин, отказавшийся себя назвать. Возраст, соответственно, неизвестен. Голодный обморок. Первая помощь оказана всем четверым, состояние на настоящий момент удовлетворительное.
Андрюхин берет на себя старуху Абрамову и чумового с труднопроизносимой фамилией. Суицидники – его кредо. Мне остаются девушка и господин инкогнито. Решаю начать с него. Дежурная медсестра провожает меня в палату. Мистер икс возлежит на койке, отрешенно уставившись в потолок. На вид ему лет двадцать пять. Длинный и тощий, едва не дистрофик. Небрит, по крайней мере, с неделю, нечесан, похоже, столько же. Во взгляде безразличие, как и у всех чумовых во время ломки. Впрочем, ломку я сейчас прекращу – вид удостоверения сотрудника «Антивирта» этому несказанно способствует.
– Капитан Соколов, – представляюсь я и усаживаюсь на табурет. – Здравствуйте. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.
Эти фразы стандартные, произносить их при знакомстве я обязан. Дальнейшее – импровизация и зависит от того, как сложится разговор.
– Как тебя зовут? – перехожу я на «ты». – Фамилию пока можешь не называть.
Парень молчит. Что ж, он в своем праве, допрашивать его я не могу, никакого преступления он не совершил, если, конечно, не считать преступлением злостное пренебрежение собственной жизнью.
– Мне нужна твоя помощь, – делаю я вторую попытку. – Наш разговор останется между нами. Я обещаю не читать тебе морали и не давить на психику. Если ты поможешь мне, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь тебе.
Чумовой криво ухмыляется и молчит. Не нравится мне эта ухмылка, я уже понимаю, что разговор не состоится. Передо мной не новичок, и эта реабилитация у него наверняка не первая. До нее явно были другие, а значит, душещипательные и душеспасительные беседы для него не в новинку. Я уже собираюсь распрощаться, но неожиданно парень подает голос.
– Пошел ты на хрен, мусор, – говорит он. – Греб я тебя вместе с твоей помощью, козел.
Были дни, когда в ответ на подобное пожелание я с трудом удерживался, чтобы не засветить клиенту по морде. Были сразу после того, как умерла Вера и я подал рапорт о переводе в «Антивирт». Только эти дни давно уже позади, за пять лет работы я научился не обращать внимания на оскорбления и грязь. Правда, оставлять инвективу без ответа не позволяет чувство собственного достоинства. А может быть, честь мундира, хотя я давно уже перестал различать эти два понятия.
