Учитель

Уже вторые сутки из воронки не доносится и звука.

— Ну как?! — орёт Лось навалившемуся на бруствер Белазу. — Что там?!

Белаз не слышит его. Подпрыгивает, елозя коленями по жидким стенам окопа в попытках удержаться на краю еще секунду. Земля содрогается под ним, стекает пластами грязь, и Белаз съезжает вниз. Снова и снова.

Лось жирно плюет в бурую лужу, в которой сидит сам. Рядом в зловонную жижу медленно и непрерывно осыпается мелкая морось развороченной взрывами земли. Вот уже третий час подряд.

Лось плюет еще.

Ожидание сводит с ума. К грохоту вражеской тяжелой артиллерии он уже давно привык. Это только поначалу так страшно, что ты орешь, не слыша себя. Слыша лишь нарастающий визг летящего прямо в тебя снаряда и разрывающий черепную коробку взрыв, и стук барабанящей по каске земли.

Тот, в воронке, тоже орал. Целый день. В пятнадцатиминутные интервалы меж обстрелами его было слышно.

Лось плюет еще.

Скоро обстрел кончится, и тогда можно будет спросить Белаза, что там видно. Белаз прыгает в последний раз и, развернувшись, съезжает по стенке на задницу. Вслед за ним течет, коровьими лепешками шлепаясь на каску, жидкая грязь. Белаз не обращает внимания. В руках его армейский бинокль. Он спешит скорее спрятать оптику в футляр. Полевой бинокль — одна из тех немногих старых вещей, что еще работает.

«Что там?» — Лось вскидывает подбородок вопросительно. Белаз мотает головой из стороны в сторону, и становится ясно, он ничерта не видел.

Лось плюет еще.

— Это конфеты, — говорит Ступка, и звук слов в этой внезапно обрушившейся тишине бьет по ушам. Он так громок, что, кажется, заглушает даже шлепки плюхающихся в воду ошметков земли. Из воронки по-прежнему не доносится и звука.

— Чего? — переспрашивает Лось и его голос звучит глухо.

— Это конфеты, — отвечает Ступка уверенно. — Мне отец рассказывал, я помню. Яркие фантики, а внутри конфеты. Вкусные. Есть Балет, Весна, Мишка на севере. А это Говяжий бульон на косточке. Хочешь?

Ступка брешет, будто бы помнит своего отца. Ему никто не верит. Такого попросту не может быть. Хорошо, если его отца помнит хотя бы его мать. Но никто не рискует спорить с ним. Даже Белаз.

— Давай, — говорит Лось, протягивая ладонь. Прямоугольная конфета завернута в ярко-желтую глянцевую бумажку. Лось отправляет её в рот вместе с оберткой.

— Ты не жуй, дурак. Соси. Конфеты не жуют как хлеб или там кашу.

Лось послушно перекатывает конфету языком, снимая заодно раскисший фантик.

— Солёная, — говорит он.

— Солёная? — Белаз поднимает взгляд. — Какая ж это конфета? Конфета должна быть сладкая.

— Не сладкая, дубина. Вкусная. — Поправляет Ступка.

«Вкусная» — молча кивает, соглашаясь, Лось. Она такая вкусная, что жжет язык, раздражая рецепторы. Рот наполняется слюной. Лось не успевает сглатывать. Слезы брызгают из глаз, свербят в носу.

— Мощная вещь, — выдыхает Лось, когда от конфеты остается только этот, солоновато-острый вкус. — Еще есть?

— Ящик. Бери не хочу. — Лениво отвечает Ступка. Нож в его руках ловко потрошит серебристую жестянку. Внутри может оказаться всё что угодно. От прогорклой овощной икры до засахаренной сгущенки.

— Бульон, — говорит Белаз, пробуя слово на вкус. — Бульон это выварка. — Голос его неуверен.

Ступка кончиком ножа поддевает, отгибает крышку.

— А тебе не все равно? — Поднеся банку к лицу, он боязливо втягивает воздух ноздрями. В этот момент он похож на старую крысу. Три километра и два боя назад он точно так же нюхал такую же банку, найденную на заброшенных армейских складах, под завалами. Галлюцинации, вызванные ядовитым грибком, были страшнее реальности и оставили по себе крепкую память.

— Спросил бы Учителя, может из них сварить чего можно? — говорит Белаз, пересыпая горсть завернутых в желтые фантики прямоугольников.

Лось нагибается — ранец тянет его дальше, и колени погружаются в жидкую грязь — набирает полные карманы солоновато-острых конфет.

— Пойди сам и спроси, умник, — фыркает Лось.

Они все разом оглядываются на стену окопа, за которой в каких-то полутора сотнях метров, всего двое суток назад кричал салажонок.