Вот уже третий день над Кронхеймом безраздельно властвовал мрачный осенний ливень.
Не останавливаясь ни на секунду, стихия словно бы тщилась утопить людское поселение… или, на худой конец, хотя бы пропитать влагой каждый камень, слагавший его; каждый кирпич и бревно. Мостовые сделались похожими на небольшие реки, вдобавок подпитываемые крохотными водопадами сточных труб. Простые же, не мощеные, улицы так и вовсе размочило, развезло до полной непроходимости.
Впрочем, желающих пройтись в такую погоду не нашлось бы все равно: каждая живая душа предпочитала укрыться от ливня в своем жилище — будь оно хотя бы лачугой с протекающей крышей. И не только люди: даже птицы и бродячие собаки нашли где спрятаться. Не работали лавки и мастерские, и только кабаки никогда не испытывали недостатка в посетителях — при любой погоде.
Что касается Леннарта, то он глубоко презирал тех глупцов, что готовы были расстаться с человеческим обликом и содержимым кошелька, ради того чтобы хоть ненадолго забыть о жизненных невзгодах. Так что непогоду он предпочитал пережидать так же, как и большинство других горожан: сидя за стенами своего дома. Который, кстати, был отнюдь не лачугой, и крыша у него не протекала… почти.
Потому и непонятно было Леннарту, кому и, главное, зачем понадобилось в такую погоду покидать свой угол — как ни крути, относительно теплый, сухой и уютный. Каким надо быть безумцем, чтобы выйти в этот день на прогулку… и каким подлым мерзавцем, чтобы при этом побеспокоить его, Леннарта Кольма, известного в городе под прозвищами «Чернильница» и «Книгоед».
Здесь небольшое отступление — касательно «подлого мерзавца». Дело в том, что даже в плохой погоде имелись свои прелести… по крайней мере, для таких как Леннарт. Только в ливень или буран столица позволяла себе отойти от всегдашней суеты и дать немного отдыха в том числе и им: немногочисленным грамотным горожанам. Которые умеют составить договор или письмо — и которые буквально нарасхват бывают в любом месте, где каждый день заключается по целому вороху сделок.
Когда же выпадали дни покоя, Леннарт Кольм предпочитал их проводить не иначе как в неторопливых размышлениях, сидя у камина и время от времени поглядывая за окно — любуясь буйством стихии. Ни принимать гостей, ни даже совершать каких-то резких движений он не желал решительно, так что стук в дверь (да еще громкий, настойчивый) едва не вывел его из себя. Нечто подобное мог испытывать, наверное, художник, взявшийся запечатлеть не слишком усидчивого человека.
— Похоже, к вам гости, — сообщила молоденькая служанка, встретившаяся Леннарту в коридоре, на пути из кабинета к парадному входу.
— Я слышу, — проворчал хозяин дома, — не трудись: открою сам…
А про себя пожалел, что не догадался завести привратника, как можно более спесивого и тупо-исполнительного — чтобы отваживал гостей, когда господин изволили отдыхать… Ну или собаку; да-да, большого злобного пса, скопом ненавидящего все живое и весь мир… кроме хозяина.
Все эти незатейливые мечтания улетучились в тот же миг, как только Леннарт открыл входную дверь. И когда увидел, кого именно принесло к нему на порог.
В сумерках, ранних из-за ненастной погоды, хозяин смог различить разве что силуэт незваного гостя. Да еще влагу, что в изобилии стекала по его плащу. Черты лица были скрыты и вовсе… но Леннарт знал, что видеть оные не полагалось даже ему. Еще господин Кольм понял, что этот гость ни за что не расстанется со своим плащом. Ничуть не совестясь, принесет сырость в дом…
И уж тем более не станет делить с хозяином трапезу.
— Вестник, — прошептал Леннарт, с трудом держась на слабеющих ногах.
Безликий гость в ответ лишь кивнул.
— Если нужно поговорить… прошу в кабинет… там тихо, и никто нас не побеспокоит. Эй, передай другим: меня ни для кого нет, — последнюю фразу хозяин дома произнес погромче, окликая служанку.
К любому адепту Храма Крови вестник приходит по одному из двух поводов: либо Храму что-то понадобилось — либо, наоборот, оный адепт сделался Храму ненужным. В смысле, совсем. И тогда вестник оказывается последним человеком, с коим несчастному адепту доводилось общаться: до других он просто не доживает.
