Тропа тянулась вдоль невысоких холмов, почти незаметных в густой темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка белела узкая полоска — там медленно, не спеша, проступал ранний зимний рассвет. Идти было трудно — тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод — в эти предрассветные часы он казался особо нестерпимым.
Шли молча — Косухин чуть впереди, пряча мерзнущие руки в карманы китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос. Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив к капитану — в очередной раз спасал «гусарский» полушубок. Зато внезапно разболелась голова. Боль была столь резкой и сильной, что Ростислава зашатало. О холоде он сразу забыл — в висках стучала кровь, черные волны накатывали откуда-то со стороны затылка, и теперь каждый шаг требовал немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно отставать от быстроногого Степы. Пару раз Арцеулов хотел предложить небольшой перекур, но сдерживался, не желая показывать слабость.
— Ч-черт! — выразительно произнес Степа, угодив ногой в яму. — Чего это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?
— Не поминайте, — поморщился Арцеулов, останавливаясь и прикладывая к пульсирующей болью голове ледяную ладонь. — Они не огурцы сажали, Степан. Здесь же мины были. Это называется разминирование.
— Точно, — Степа осторожно отошел подальше от зловещей ямки. — Вот зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?
Рука Косухина привычно полезла за пачкой папирос, но Ростислав покачал головой.
— Ты чего? — удивился Степан.
— Не хочу… — сквозь зубы произнес капитан. — Голова… Болит немного…
— Ах ты! — пачка отправилась обратно в карман шинели. — Это ж тебя в самолете! Эх, надо было повязку сменить…
— Надо было…
За последние сутки Арцеулов напрочь забыл и о ране, и о повязке — было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о страшном ударе.
— Здорово тебя тогда… — похоже, Косухин подумал о том же. — Вот притча! Идти-то сможешь?
— Да… Только передохну немного. Давайте-ка сообразим… Идем мы уже около часа. Прошли версты четыре…
— Пять, — прикинул Степа. — Быстро шли…
— Насколько я помню карту, впереди вроде горная гряда. Невысокая…
— Этот Мо говорил про какое-то ущелье, — кивнул Косухин, вспоминая слова генерала. — Только эта дорога… Ведь мины кругом!
— Придется рискнуть, — пожал плечами Арцеулов, — не ждать же, когда нас нагонят…
— Это точно! Если б не мины, я б прямо сейчас свернул в степь. Там, глядишь, и встретили б кого подходящего…
— Местный пролетариат, — в тон продолжил капитан, чувствуя, что голову начинает отпускать. Сразу появились силы для обычной иронии.
— Или трудовое крестьянство, — невозмутимо парировал Степа. — Собрали бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу выручать…
Капитан не ответил и лишь покачал головой. Красный командир Косухин явно не собирался погибать среди этих холмов. Во всяком случае для человека, которому осталось жить едва ли более часа, он рассуждал довольно оптимистично.
— Пошли! — вздохнул Арцеулов, удовлетворенно чувствуя, как боль исчезла без следа, оставив лишь едва заметную слабость. — А то и вправду догонят…
Теперь они вновь шли рядом, плечом к плечу. Шли быстро — предрассветный холод заставлял двигаться изо всех сил. Разговаривать не тянуло, все было и так ясно.
Арцеулов внезапно подумал, что в очередной раз ошибся, причем нелепо и глупо. Он был готов — или почти готов — погибнуть, не дотянув даже до 10 февраля — собственного двадцатипятилетия, — но эта странная и жуткая прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Да, он ошибся. Там, на полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и встретить залп как полагается офицеру русской армии — грудью. А теперь он должен бежать, как загнанный заяц, прислушиваясь к топоту копыт за спиной и ожидая пули в затылок. И все это ради удовольствия пожить пару лишних часов в обществе краснопузого Косухина…
