Сомнительная версия

Посейте поступок — и вы пожнете привычку;

посейте привычку — и вы пожнете характер;

посейте характер — и вы пожнете судьбу!

У. Теккерей

Большие электрические часы над дверью показывали четверть десятого. Дудин беспокойно поерзал на стуле, переложил с места на место пухлые папки на своем рабочем столе и с озабоченным видом стал поспешно укладывать портфель.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он, не обращаясь ни к кому в частности и вместе с тем достаточно громко, чтобы слова его были услышаны начальником отдела, занятым в эту минуту какими-то деловыми бумагами.

Время от времени то один служащий, то другой, захватив портфель, выходил из отдела снабжения, направляясь кто в министерство, кто в главк, кто на предприятия, поставлявшие всевозможные материалы. На слова Дудина никто не обратил особого внимания, за исключением старичка тщедушной наружности, который поднял от исчерканной ведомости морщинистое восковое лицо с неожиданно пронзительными гипнотическими глазами.

— Чтобы кровь из носа в четвертом квартале была поставка труб и насосов, — сурово напутствовал Дудина он.

— Выбью! Непременно, Лука Петрович, выбью, — с веселой уверенностью обнадежил Дудин.

Легко перескакивая через три ступеньки, миновал он шесть маршей, выскочил, не запахнув курточки, на сырой свежий воздух — молодой, тридцатитрехлетний, с бодрым румянцем на чуть оплывших щеках. Вскочил в автобус, помчался к Москве, оставляя за собой белевший в лиловой утренней дымке Зеленоград.

Выйдя в одиннадцать тридцать из министерства, где в плановом отделе он вручил снабженцам два письма и имел немаловажный конфиденциальный разговор с картотетчицей Лялиной в коридоре, Дудин поехал на метро до станции «Дзержинской» и зашел в букинистический магазин, размещавшийся на первом этаже старого особнячка.

Вертлявый молодой человек, улыбчивый, но с ироническим выражением бойких и слегка прищуренных глаз, протянул навстречу Дудину из-за прилавка руку с таким радушием и ласковостью, словно они не виделись чрезвычайно давно, хотя расстались только вчера.

— Разрешите позволить себе категорически приветствовать вас, — с оттенком высокопарности выразился молодой человек и обеими руками горячо потряс руку Дудина. — Рад, весьма рад!

— Здравствуй, Андрюша, — мягко, с вкрадчивой интонацией проговорил Дудин. — Не было поступлений сегодня?

— Еще не выдавали, но уж близится заветный час, — подмигнул цыганистым глазом обаятельный молодой человек. — Повремени, если не торопишься, минуток восемнадцать.

Взбив артистическим жестом чуть растрепавшуюся сложную прическу, Андрюша с ловкостью фокусника выудил откуда-то из-под прилавка двумя пальцами книгу и поднял на вытянутой руке перед собой для обозрения покупателям, уже заранее улыбавшимся в предвкушении бесплатного развлечения.

— Итак, продолжим наш аттракцион, простите, аукцион, — рисуясь и словно дразня, покачивал он книгой в руке. За неприкрытым стремлением казаться оригинальным в поведении Андрюши можно было угадать некий изощренный вызов толпе. Он ее смешил, подыгрывал ее вкусам, но тем самым как бы и выказывал свое истинное отношение ко всем этим зевакам. — Итак, перед нами очередной продукт, или продукт очередной неиссякающей человеческой мысли. Труд бессонных ночей незабвенного жестокого сатирика, почетного члена французской писательской братии «Рыцарей разящего пера», кавалера Большой, а также Малой подвязки, сочинителя, душеведа и неутомимого путешественника Октава Мирбо! Роман под незатейливым и скромным названием «Дневник горничной». Как вы сами понимаете, днем смазливая горничная, а наша героиня именно обольстительна, занята прозаическими делами, и я бы скорее назвал этот нашумевший бестселлер, запрещенный цензурой, в том числе и советской, не «дневник», а «ночник». Но простим бестрепетному обличителю гнусных нравов загнивающей буржуазной жизни эту формальную неточность. Итак, перед любознательными советскими читателями фривольный роман, шедевр парижской бульварной литературы, возымевший в свое время куда большую популярность, нежели «Моль Флендерс» Альфонса Доде…