Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Иван Васильевич Панфилов, как и всякий кадровый военнослужащий^>*, быстро свыкался с незнакомыми местами, с новой обстановкой. Проходил день-другой, и все становилось привычным, близким, обжитым. Но вот уже неделю жил он в Алма-Ате, а своеобразная, неповторимая красота этого города не переставала волновать его.

Особенно нравились улицы. Прямые, как стрелы, пролегли они с юга на север и с востока на запад, и казалось, что нет им конца-края. Деревья густым, ровным строем вытянулись вдоль тротуаров. Пирамидальный и серебристый тополь, кряжистый дуб, крепыш-карагач, широколистый вяз, березы, липы, белая акация... Не город — сад!

Сейчас, в это раннее утро, пустынные улицы Алма-Аты были особенно красивы. Машина мчалась по городу, и Панфилов с удовольствием поглядывал по сторонам. Промелькнули последние дома предместья, и, прогрохотав по деревянному настилу моста, машина устремилась в горы.

По густому бурьяну прилавков еще ползла мутная пелена рассвета, но солнце вот-вот должно было появиться. И прежде чем машина успела нырнуть с высокого пригорка в лесистое ущелье, Панфилов заметил, как одна из далеких вершин внезапно озарилась красноватым пламенем, и сразу снежная гряда гор, доселе слитая с мглистой далью и едва угадываемая, рельефно проступила на иссиня-матовом небосклоне.

Шофер прибавил газу. Вчера, когда ездили выбирать место для полевых учений, генерал внимательно изучал незнакомый путь и теперь вел машину уверенно, без рывков, хотя мостовая давно осталась позади, и то и дело надо было переключать скорости, приноравливаясь к трудной узкой горной дороге.

Отважно преодолев речушку с предательским илистым дном, не забуксовав на противоположном крутом, влажном от всплесков волн берегу, шофер вырулил на узкий лесистый гребень и затормозил. Здесь вчера генерал наметил себе наблюдательный пункт.

Панфилов, не покидая кабины, приподнялся, поднес к глазам бинокль. Впереди расстилалось горное плато, покрытое сероватым ковром полыни. То тут, то там колюче кустился шиповник и барбарис.

Панфилов пристально и долго осматривал в бинокль долину, потом опустился на сиденье, недовольно сдвинув короткие брови. Шофер выждал, как ему показалось, положенное время и осторожно спросил:

— Будем трогаться?

— Погодите, — сухо ответил генерал, и в его голосе водитель уловил нотки раздражения.

Панфиловым действительно овладела досада, как только он внимательно, с профессиональной придирчивостью осмотрел плато. И не потому, что он сразу приметил на краю противоположного гребня цепочку плохо замаскированных окопов, отрытых, видимо, минувшей ночью. Ему не понравилось другое — тишина и покой, царившие в этот час на плато, хотя тактические учения уже должны были быть в разгаре.

Ему вспомнился вчерашний разговор в штабе. Утвердив план предстоящего учения, он приказал:

— Начнете без меня. Я приеду попозже.

Командир батальона Баурджан Момыш-улы^>* сверкнул черными глазами и, приложив руку к козырьку, отчеканил:

— Есть начинать без вас!

Панфилову понравилось, как старший лейтенант произнес эти слова, как он, четко повернувшись, быстро и в то же время неторопливо пошел к дверям.

Когда комбат вышел, Панфилов вопросительно поднял глаза на батальонного комиссара, который почему-то задержался в комнате. Этот человек с подвижным нервным лицом и волнистой шапкой русых волос показался генералу знакомым. «Впрочем, когда долго служишь, все военные кажутся тебе знакомыми», — тут же подумал генерал, продолжая вопросительно смотреть на комиссара полка.