Смерть пилигрима

СТРАННОЕ все же место — приемная зубного врача. Там сидят люди, которых привела острая необходимость или невыносимая боль — в общем, мотивы самые разные, но ни одного среди них веселого. И только переступив порог, они начинают мучиться сомнениями: боль внезапно пропадает, словно ее и вовсе не было, страх перед конечной цифрой гонорара за услуги проникает за заднюю стенку сердца, и несчастный клиент готов терпеть все благоглупости соседей, лишь бы не прислушиваться к противному звуку бормашины, ноющей на одной ноте, и к глухому лязганью пыточных инструментов.

В приемной доктора Иннокентия Райса мы с Дарьей оказались после того, как моя дочь всю ночь простонала, держась за щеку. Заваривая ей ромашку с шалфеем, я гадала, на сколько платежей по кредитной карточке можно будет разбить плату за ее лечение и покроет ли дополнительная страховка, которую я неукоснительно вношу в больничную кассу, хотя бы часть расходов.

— Да уж… — сказал старичок, сидящий рядом с нами в приемной, — эти стоматологи умеют зарабатывать деньги. Настоящие а идише коп.

— Мам, — тянула меня дочь, — ну пойдем, у меня уже ничего не болит. Пойдем.

— Сиди! — одернула я ее. — Не хочу еще одной ночи с ариями Кармен.

— Их мамы знали, куда устроить своих детей. Хотя мне тоже довелось хорошо пожить в той жизни, — продолжил старичок свои рассуждения о способах зарабатывания денег на доисторической родине. — Вы знаете, что такое молдавская свадьба?

Все ясно. Дед был кишиневским евреем.

— Нет, не знаю, — ответила я, только чтобы не препираться с Дарьей. Вроде бы взрослая девица, пятнадцать лет, а ведет себя, как маленькая. Воистину, это очень странное место — приемная зубного врача.

— У меня даже был помощник! — торжественно поднял дед вверх палец правой руки.

— Для чего?

— Как для чего? Мы фотографировали свадьбы, — Старик задумался, пожевал губами, вспоминая то золотое время, и продолжил. — Мы приезжали с Семеном. Столы уже накрыты во дворе, все пьяные с утра. Бабы носятся с пирогами, поросята на столах, зажаренные целиком. И платки… Платки дарят дюжинами! Деньги на подносы швыряют не глядя. Кум дал, а я — вдвое…

Старик, видимо, был горд за славный молдавский народ, умеющий гулять с таким размахом.

— И мы с Семеном начинаем фотографировать. Носимся, как угорелые. Снимаем и невесту с женихом, и свояков, и маму с кумами.

— Что? — переспросила Дашка. Она уже не ныла, а с интересом прислушивалась к рассказу. Я перевела ей на иврит слово «кум» и объяснила, что это значит.

— Все надо делать быстро… Мы щелкали две ленты, неслись домой, проявляли, потом обратно, и они заказывали — этих десять, а этих двадцать. Жок хорошо шел.

— Даша, жок — это национальный молдавский танец, наподобие хоры.

— Мам, откуда ты это знаешь? Ты же не была в Молдавии? — удивилась дочь.

— Книжки читай! — я щелкнула ее по носу и, обернувшись к деду, спросила. — А как потом с вами расплачивались?

— Как-как, с трудом. Мы всю неделю с Семеном печатали карточки. Потом в деревню везли. А за неделю там все уже протрезвели и никому платить неохота было. Но все обходилось.

Я с недоверием оглядела тщедушного старика. Видимо, он понял мои сомнения.

— Так у меня Семен был мастер по вольной борьбе. Голова и шея одного объема.

Из кабинета вышла бледная дама и старичок поднялся с места.

— Моя очередь, — с сожалением произнес он и исчез за дверьми.

— Он совершенно прав, — вдруг произнес молчавший до того интеллигентного вида человек лет сорока, в темных очках, — свадебный бизнес — очень доходное дело.

— Вы тоже фотографировали на молдаванских свадьбах? — спросила моя неуемная дочь.

— Нет, на свадьбах я не фотографировал, не пришлось, но когда моя супруга наконец решила выйти за меня замуж, ей отсюда прислали великолепное платье. Она была в нем как принцесса!

— Отсюда — это из Израиля? — уточнила Дарья.

— Да, — кивнул интеллигент, — мы тогда жили в Петрозаводске. И когда свадьба прошла, жена решила платье продать. Я сказал: «Семьсот рублей, и ни копейкой меньше!» Тогда это была зарплата за полгода.

— И что, нашлись покупатели? — спросила я.