Господа, земля — круглый вал, люди — отдельные шпеньки на нем, разбросанные, по-видимому, в беспорядке, но всё вертится, шпеньки цепляются, то здесь, то там, издают звуки — одни часто, другие редко, получается чудесная, сложная музыка, называется всемирной историей. Итак, мы начинаем с музыки, переходим к миру и заканчиваем историей; последняя делится на положительную часть и на шпанских мух.
Гейне
Спору нет, — синяя муха обладала резко выраженной индивидуальностью.
Наконец ей надоело пренебрежительное отношение окружающих, и особенно философа, мнящего себя, по-видимому, хозяином вселенной. Он в одиночестве трудился на своем поприще. Он писал:
«Глупость всесильна, разум беспомощен. Что может сделать двуглавый орел против миллионноголовой гидры?
Глупость одержала решительную победу над миром еще в тот гибельный день, когда первый дурак покорился первому злодею. И власти своей над миром не уступит до скончания века…»
Как видите, философ тоже был ярким индивидуумом в своем роде, поэтому скажу несколько слов о его поприще.
Разумеется, муха об этом представления не имела и даже не представляла себе ясно, что это за пища — философия. Из этого иной сделает вывод, что вряд ли может случиться занимательный сюжет из столкновения философа с мухой, поскольку других персонажей пока в кабинете не заметно. Да и философ любил убивать мух, уничтожал их великое множество, так что герой мой рискует остаться наедине с самим собой.
Но, может быть, дело в других или в другом?
Известно, что философия — если буквально перевести это слово на русский язык — означает любомудрие.
Так считают все люди.
Но муха думала иначе.
Что́ именно думала она, станет очевидным из ее дальнейших трагических переживаний, борьбы не на жизнь, а на смерть, описанных добросовестно и тщательно, а также из мыслей и чувств самого философа.
Чтобы окончательно не сбиться с пути и цели нашего рассказа, — что весьма свойственно автору, спотыкающемуся на каждом шагу, — целые груды фактов, мыслей, соображений загромождают его путь к цели и порой даже его заставляют забыть о ней, — я перейду к позиции философа на избранном им поприще, а также постараюсь выяснить его собственное неотъемлемое отношение к этому поприщу.
Наш философ, — кстати, назовем его, хотя многие справедливо считают, что назвать человека — это еще ничего не значит, но мне думается, что все же лучше назвать; по крайней мере, если он окажется темной личностью, то уж не меня будут громить, тащить и не пущать критики и участковые надзиратели, а его самого, его сожителей, соседей, родственников до пятого колена, парторганизацию, в которой он состоял, — итак, его звали Иоанн Синемухов.